|
Поверите ли, сударь, даже податей понять не может! — Однако чего же нибудь да боитесь вы? — Планиды-с. Все до поры до времени. У всякого своя планида, все равно как камень с неба. Выйдешь утром из дому, а воротишься ли — не знаешь. В темном страхе — так и проводишь всю жизнь. — Но я надеюсь, что господин градоначальник настолько справедлив, что ежели вы ничего не сделали… В это время к беседующим подошел сельский священник и дружески поздоровался с продавцом картин. — Вот, отец Трофим, господин приезжий сведение о господине градоначальнике получить желают. — Надобность имеете? — вопросил отец Трофим. — Да-с, надобность. — Личного знакомства с господином градоначальником не имею, да и надобности до сих пор, признаться, не виделось, но, по слухам, рекомендовать могу. К храму Божьему прилежен и мзду приемлет без затруднения… Только вот с законом, по-видимому, в ссоре находится. — А они вот и насчет законов тоже разговорились, — вставил свое слово продавец картин, — спрашивают, боится ли простой народ закона? — Закон, я вам доложу, наверху начертан. Все равно, как планета… Но он уже не слушал дальше. Завидев пошатывающегося вдали, с гармонией в руках, мастерового, он правильно заключил, что этот человек несомненно сиживал на съезжей, а следовательно, во всяком случае имеет понятие о степени и пределах власти градоначальника. — Эй, почтенный, слышь! Но не успел он формулировать свой вопрос, как мастеровой сразу огорошил его восклицанием: — Вашему благородию, господину пррахвостову! Он шарахнулся, как обожженный, и скрылся в толпу. Там, чтобы не быть узнанным, подсел он на скамеечку к торговке, продававшей сусло и гречневики. — А позвольте, голубушка, узнать, — сказал он, — каков таков здешний градоначальник? Но торговка даже не взглянула на него, а просто сказала краткое, но сильное слово: — А что? видно, давно ты на съезжей не сиживал? Он был удовлетворен и уже хотел возвратиться восвояси, но по дороге завидел юродивую Устюшу и не вытерпел, чтобы не подойти к ней. — Устюша! скажи ты мне, сделай милость… Но блаженная, не дав ему кончить, не своим голосом закричала: — Воняет! воняет! В дальнейших исследованиях, очевидно, не предстояло никакой надобности. Результат перешел за пределы его ожиданий. Ни помпадуры, ни закон — ничто не настигает полудикую массу. Ее настигает только «планида» — и дорого бы он дал в эту минуту, чтобы иметь эту «планиду» в своих руках. Что такое «закон», что такое «помпадур» в глазах толпы? — это не что иное, как страдательные агенты «планиды», и притом не всей «планиды», а только той ее части, которая осуществляет собой карательный элемент. Они не могут ни оплодотворить земли, ни послать дождь или вёдро, ни предотвратить наводнение — одним словом, не могут принять творческого участия во всем том круге явлений, среди которых движется толпа и влияние которых она исключительно на себе ощущает. Они могут воспрепятствовать, возбранить, покарать; но творчество никогда им принадлежать не будет, а будет принадлежать «планиде». Даже самая кара их имеет свойство далеко не «планидное», ибо, настигая одних, она не замечает, что тут же рядом стоят десятки и сотни других, которых тоже не мешает подобрать и посадить на съезжую. А потому толпа даже и в каре видит не кару, а несчастие. В хаотическом виде все эти мысли мелькали в голове помпадура. Одну минуту ему даже померещилось, что он как будто совсем лишний человек, вроде пятого колеса в колеснице; но в следующее затем мгновение эта мысль представилась ему до того обидною и дикою, что он даже весь покраснел от негодования. |
