— Благодарю вас, миссис Уильямсон. Это все.

Роджер стиснул локоть Колина отчаянной хваткой.

— Колин! Ты понимаешь? Это правда самоубийство! Она все-таки это сделала, — возбужденно шептал он под общий гул, сопровождавший возвращение миссис Уильямсон на место. — Все наши хлопоты выеденного яйца не стоят!

— А я никогда и не верил, что это бедный крошка Дэвид, — невозмутимо отозвался Колин.

Вердикт никаких сомнений не вызывал.

Итоговая речь коронера оказалась краткой и милосердной. Он не воспользовался возможностью, которая доставила бы немало удовольствия многим его коллегам, и не счел своим долгом прочитать мораль Рональду Стреттону, что виселица — вряд ли уместный комплимент даже для его прославленного гостя, хотя был вынужден указать на то, что ее провоцирующего воздействия на неуравновешенную, впечатлительную психику нельзя не отметить. И облегчив таким образом душу, он приступил к обобщению доказательств, причем делал это так, чтобы была ясна не только его собственная точка зрения, но и то, что в столь простом деле никакой иной просто быть не может. И правда, судя по свидетельским показаниям, все выходило именно так. А психические особенности умершей только подчеркивали очевидность подобного вывода.

— В конце концов, господа, — завершил коронер свою речь, — все, что вам остается, — это спросить себя, убеждены ли вы, во-первых, в том, что миссис Стреттон умерла в результате удушения, и если да, то, во-вторых, произвела ли она его сама без всякой посторонней помощи. Если вы согласны с обоими пунктами, тогда фактически возможно вынести только один вердикт.

И жюри присяжных его вынесло.

Глава 15

Последние штрихи

Роджер с Колином шли пешком из Уэстерфорда назад в Седж-парк на ленч. Для них хватило бы места в машине Уильямсонов, но после краткой, но пламенной дискуссии по выходе из зала, где проводилось коронерское дознание, Роджер решил, что лучше пройтись и выпустить из себя лишние эмоции. Он надеялся, что Колин в этом ему поможет.

— Она все рассказала полиции еще вчера утром! — патетически восклицал Роджер. — Ходила, оказывается, на крышу, чтобы посмотреть, что поделывает муженек. Вот взяла и все выложила суперинтенданту. Но сказать мне об этом хоть слово — это нет, об этом она даже не подумала.

— А какого, собственно, лешего? — резонно поинтересовался Колин.

Роджер, однако, резонов не принимал.

— Ну могла бы она по крайней мере упомянуть об этом хоть Рональду, да хоть кому-нибудь. "Как-то не придала этому значения!" Точь-в-точь моя набожная тетка!

— Да хватит, Роджер, не принимай так близко к сердцу!

— Нет, но ты подумай, как мы могли лажануться! Это просто милость божья — что меня об этом не спросили, а то я бы точно ляпнул, что, когда мы снимали тело, кресло лежало под виселицей. Непременно так бы и сказал!

— Тогда ты бы совершил лжесвидетельство, — невозмутимо указал ему шотландец.

— А вот и нет.

— Как это?

— Потому что я не приносил никакой присяги — что мог видеть и ты сам, и остальные, у кого есть глаза. Равно как этого, к твоему сведению, не делала и миссис Лефрой.

— А, не выкручивайся, старик.

— А я и не выкручиваюсь. Но штука-то не в этом. А в том, что если бы Лилиан Уильямсон хотя бы словечком обмолвилась об этом феноменальном факте, Рональд не заподозрил бы брата в убийстве, я бы мог не заниматься ерундой, да и совесть многих не была бы травмирована.

— К тебе-то это точно не относится, Роджер. Нельзя травмировать то, чего нет.