— Хам, — отблагодарила проценщица, с независимым видом удаляясь в мясную лавку.

Все эти глобальные события отвлекли меня от напряженных дум о вечном. По возвращению в комнату, я выпил кипяточку с опилками, полил кактус, нацепил на грудь «Nikon», вытащил из тайника убойную игрушечку «Стечкин» и вызвал по телефону личное такси с шоферюгой Мамиашвили. Уходя, оглянулся и вздрогнул: комната точно уплывала от меня, как старый и обветшалый плот, где я оставил мятые одежды и себя, Ванька Лопухина, могущего прожить растительной жизнью ещё лет сто по сто. Нет, я знал, что ещё вернусь на этот плот, но вернусь другим. Каким?

Я переступил порог комнаты и ушел из теплого и уютного клоповника. А ведь мог остаться и жить, и верить, что жизнь удалась.

Торопился, будто чувствовал, что многие искатели пластмассы мечтают заполучить приз в миллион вечнозеленых. Впрочем, причина спешки была в другом: я был убежден, что УЗНАЮ, где находится дискета. Странная эта уверенность возникла, когда пришел в себя от вопля проценщицы и увидел пустую миску. Эта миска, как это не смешно, напомнила кремлевскую таблетку.

Кремлевская таблетка — вот символ нашего разлагающего бытия. Реклама предлагает всем нам заглатывать эти электронные пилюли, обещая бессмертие. А какое может быть бессмертие в стране мертвых? Все эти уловки от смерти, лишь приближают известный финал.

Несчастный в шкатулке, закормленный этим бессмертием, уходил в него на непродолжительное время, что видеть запредельные явления прошлого и будущего, а после возвращался в настоящее, источенный до физического изнеможения и мозговой немощи. Исследователи этого телесного мешка совершали принципиальную ошибку. Они пытались извлечь информацию сторонним наблюдением, не рискуя собой и своими душами. Вот почему результата нет: тот, кто не рискует собой, тот теряет все.

А почему бы тебе, Ванечка, не рискнуть, спросил себя, когда уходил из комнаты, уплывающей истрепанным в житейских бурях плотом?..

Главное для меня принять решение, а все остальное приложится, и поэтому чувствовал себя прекрасно, раздражая тем самым Сосо. Причин для радости он не видел и бухтел о том, что мои подозрительные перемены состояния наводят на мысль, что душевное состояние на критическом уровне.

— Вот-вот, — радовался. — Это то, что и требуется нам.

— Нам?

— Мне. Все будет хорошо, Сосо. И даже лучше того.

— Дальше некуда, — ворчал мой друг за рулем. — Куда это нас, блядь, несет?

О нашем прибытии все службы лечебного профилактория в сосновом бору были оповещены и проблем не возникало. У парадного подъезда знакомого мне корпуса нас встретили два медицинских брата и провели в кабинет Главного врача. Там находился сухенький миленький стручок-старичок, похожий на доктора Айболита, встретивший нас с заметным неудовольствием.

— Проходной двор, господа, — и пригласил присесть на казенные стулья. — Интересующий вас пациент находится в глубоком депрессивном состоянии, после эксперимента, а вы? Эх, господа-господа!.. — Но утопил кнопочку аппарата селекторной связи. — Будьте добры, приготовьте Лб-66 к встречи с гостями.

— Нам бы просто поговорить, — выступил я, — с Лб-66.

— Поговорить, хи-хи, — запрыгал в кресле Айболит. — Милейший мой, вы даже не понимаете, в каком положении находится наш пациент.

Я хотел понять и мне объяснили, что шестилетний ребенок более сознательный, чем Лб-66, то бишь господин Любошиц, по причине общей синдиоострохронофелксистации. Чего, доктор? А того, молодые люди, что после многолетних стрессовых нагрузок мозг пациента, не выдержав их, в одну из критических минут заблокировал память и так, что все попытки вернуть её в «рабочее» состояние пока тщетны.