— Заткнись, тварь земная, — взревели голоса. — Осточертел ты нам; Господи, прости нас грешных!.. Ты!.. Да, мы тебя… из тебя…

Я снова возмутился: мол, что орете на меня, как на привозе? Кто такие, собственно говоря? Второй раз, понимаешь, меня выдергивают из моей же жизни. И, думают, это приятно? Кто такие, признавайтесь, как на духу, черт бы вас?!

— Сейчас ты, родной, узнаешь, кто мы такие?! — пообещал желчный голос.

— А ты, старый хер в небесах, не пугай! — заорал. — Вас много, а я один… пуганый-перепуганный!.. Кто такие? Отвечайте, когда человек спрашивает?

Ниспала многообещающая зловещая тишина. Я понял, что сейчас мне будет худо. Будут бить? Кто и чем? И куда бежать? Я беспомощно огляделся блеклый, бесперспективный свет… пустота… Во всякие я попадал переделки, но чтобы в такую, бесполую?..

— Пусть будет по твоему, человек, — возник велеречивый голос. — Мы ответим на твой вопрос, но ты должен покаяться.

— В чем?!

— Позабыл? Как ты умаял навсегда старушку.

— Какую старушку? — ахнул. — Не знаю никаких старушек? Клянусь.

— Верю, — задумчиво проговорил Некто, пронзив, очевидно, всевидящим оком мой затылок. — С памятью у тебя, человек, плохо. Напоминаю: ты гулял с дочерью у памятника…

— О! Помню-помню! — радостно вскричал: однажды действительно выгуливал Марию в местном, полузаброшенном, неряшливо-весенне-осеннем парке. И прятался в кустах, кинутый на произвол судьбы, памятник, гипсовый уродец, изображавший второго пролетарского дуче в натуральную величину (и по росточку, и по объемам ляжек). Стоял этот неодушевленный урод во френче и ручкой, поврежденной несознательными элементами, указывал в сторону сортира, мол, наша цель — коммунизм. А на грязной стене общественной уборной гашенной известью было неровно выжжено: СССР.

Я и моя дочь внимания бы не обратили на столь пропагандистское, нелицеприятное зрелище. Да брела на свою беду старушка, божий одуванчик. В резиновых ботах. Остановилась, отдыхая, у кустиков; заметила осрамленного временем и потомками Творца новой жизни, перекрестилась. Зачем это сделала? Сама перекрестилась, да ещё этого гипсошлакобетонного монстра перекрестила. Тут меня черт и дернул за язык, спросил, невинно округлив зенки:

— Бабуль? А это кто? На нужник кажет?

К сожалению, я и подумать не мог, что ещё сохранились боевые и революционные старушки. Бедняжка сморщилась от ненависти и прошипела:

— Развинтились все! Всех вас, христопродавцев!.. — и удалилась в сторону, куда указывал её бог: СССР.

А что же я? Я взял дочь за холодную ладошку и увел родного человечка подальше от греха.

Мог ли я даже в страшном сне предположить, что буду находиться в какой-то загадочной, общегалактической дыре и вспоминать одичавшую, в резиновых ботах, бабульку?

— Неужели бабуля… того?.. — удивился я.

— Да-с, — последовал ответ. — Она в расстроенных чувствах поскользнулась в клозете… и утонула.

— Печально, — вздохнул я. — Я, конечно, виноват, но и невиноват. Под ноги надо смотреть.

— Человек, — прервали меня. — Вы каетесь?

— Частично, так сказать, признаю: пошутил неудачно… однако так можно любого обвинить черт знает в чем?

— Не чертыхайся, землянин, — сделали замечание. — Чай, не на привозе.

Я хекнул, хлопнул себя по колену — братья, к которым я угодил, определенно начинались мне нравиться: учились на ходу, братья по разуму.