В толпе произошло движение. Он бросил взгляд между головами более высоких мужчин. Гости образовали проход через середину зала, раздвинувшись перед фигурой Эммелины. С каждым ударом часов она делала один шаг, от нее исходило молчание, оно распространялось на весь зал. В конце концов Томас мог бы поклясться, что слышит ветерок, поднимаемый дыханием множества людей, и каждый стук каблуков Эммелины между ударами часов. Он не мог избавиться от ощущения, что с ней что-то не так, не мог не заметить, что она стоит и ступает не как всегда.

Часы пробили двенадцатый раз и замолчали. В пустоте было слышно дыхание гостей, а потом послышался слабый напев цыганской скрипки, потом второй, потом еще один, он нарастал по мере приближения Эммелины.

Томас оторвал от нее глаза и сосредоточился на помосте, поняв при этом, что свет стал еще более тусклым, пока он смотрел на нее. Там стоял весь ансамбль скрипачей, золотая вышивка их костюмов сверкала в разноцветных огнях, их партии подхватывали друг друга, сливались в одно, образуя мелодию, которая была в одно и то же время незнакомой и знакомой. Постепенно он понял, где слышал ее до того — в цыганской таверне в ту ночь, когда он проследил за Эммелиной до ее дома.

Она поднялась по двум ступеням на помост, остановилась у переднего края. Она заговорила, голос ее дрожал, как скрипки, которые заиграли тише, создавая дрожащий контрапункт ее словам.

— Меня принесла к этим берегам серьезная несправедливость и крайняя нужда, — сказала она. Ее голос доносился до всех углов комнаты, но его тонкость тревожила Томаса, вызывая в нем какие-то опасения. — Я искала правду с тех пор, как прибыла, на путях телесных и духовных, двигаясь среди толп счастливых мертвых и слушая рассказы скорби. Этой ночью я ушла во мрак и нашла свет! — вскричала она. — Я нашла вину, а еще я нашла правду.

Сердце Томаса остановилось. Она обещала, что не станет вмешивать в свои затеи его брата, обещала, что не станет использовать его смерть, преследуя своих врагов. Неужели она опять солгала?

Там, на помосте, ее лицо под вуалью повернулось словно она окинула взглядом аудиторию, и она продолжала:

— Правду должно узнать, чтобы смыть с нас вину. Здесь находится тот, кто причинил большое зло. Тот, кто запятнал себя. — Она возвысила голос. — Пусть он выйдет вперед, чтобы я могла вызвать того, кто обвинит его! Пусть он выйдет.

Она медленно вытянула руку, покачиваясь, двигая ею над головами гостей.

Томас огляделся, грудь у него горела. Некоторые лица выражали ужас, другие нетерпение, но все смотрели на женщину в восторженном молчании. Нет, он не позволит этому произойти, не позволит, чтобы из истории его семьи сделали фарс ради жалкой мести Эммелины. Он начал проталкиваться вперед, пробираясь при помощи локтей в коридор, по которому прошла Эммелина. Люди задвигались, зашептались, но он не обращал на это внимания, как Эммелина не обращала внимания на него. Она поводила рукой и делала пассы.

— Пусть виновный выйдет вперед, — говорила она. — Пусть духи назовут мне его имя. Говорите! Говорите! — Ее голос поднялся, и скрипки тоже заговорили громче, взяв неземную ноту. — Они идут ко мне. Я вижу их, многочисленных, как желания, летающие вокруг нас, так что мы вдыхаем их суть, кружащихся, кружащихся над нашими головами, пока они не найдут этого человека. — Внезапно ее рука перестала двигаться, и она указала дрожащим пальцем в густоту толпы.

Томас выбрался в пустой коридор и с трудом удержался от проклятия. Он знал, что ему не нужно смотреть, но все равно посмотрел и сразу же заметил потного, дрожащего человека. Еще больше людей задвигались и зашептались, некоторые смотрели на него, другие на Эммелину, а остальные на обмякшего Олтуэйта. В голове Томаса кипела ярость. Он кинулся к фигуре на помосте, чтобы успеть схватить ее прежде, чем она наделает еще больших бед.