Людмила Бояджиева. Портрет в сандаловой рамке
Память о прошлых воплощениях всегда с нами. Она прячется глубоко внутри. Но если проявляется на поверхности — ты не должен пугаться и прогонять ее. Сумей понять: с тобой произошло чудо, странник.
Глава 1
Вера жила в Брюсселе уже три дня. Свободная молодая женщина в большом пустом доме в районе старого центра. Здесь все было новым для нее, приветливым, а май выдался бурный, радостный, светлый. Пусть ветер совершает ежедневные бандитские налеты, обрушивая на свежую зелень скверов косые ливни. Пусть банковская карточка не сулит разгула закупочных страстей, пусть вообще не все так уж гладко сложилось в ее жизни, но есть это ярко-синее, беспокойное небо с летучей армией лохматых туч, есть жадные глаза, спешащие все заметить, «припрятать» на память. Есть, в конце концов, стройные тридцатишестилетние стремительные ноги и вполне симпатичная физиономия. А впереди две недели интересной работы, шатания по улицам, глазения и притом — полная независимость. От чего? Господи… От неуверенности, неустроенности, от постоянного досадного чувства, что главная линия судьбы давно надломилась, срослась неверно, и теперь, что ни делай, все идет вкривь и вкось. Но это там, в Москве. Здесь она беспечная, праздно прогуливающаяся гостья, из любопытства завернувшая на расположенную по соседству «Площадь мяча». Давным-давно никто не забавляется здесь спортивными играми. Да кому бы вздумалось заниматься этим на барахолке? Ведь Жужа — так бельгийцы называют небольшую площадь среди старых переулочков — «блошиный рынок», весьма, впрочем, популярный. На Жужу попадает все, что завалялось от старых времен и не нашло применения в дне сегодняшнем независимо от статуса и ранга ценности. Антикварная лавка, барахолка, вернисаж, толкучка — в одном флаконе. И люди сюда приходят разные — ловцы раритетов, любители поглазеть, отовариться уцененным барахлишком или приобрести по дешевке нечто впечатляющее, совершенно эксклюзивное. Уличные актеры — парень и девушка в черных трико мимов, с набеленными лицами и трагически вычерченными ртами — пристроились у афишной тумбы. Высокими голосами, как полагалось бы петь под шарманку, они дуэтом выводят старый вальсовый романс на мелодию «Сказок Венского леса». Парень нежно затянул, пиликая на скрипке: — отвечала девушка, потом взялась за флейту, извлекая переливчатые птичьи трели. Они обнялись и подхватили в унисон: «Наверняка студенты музыкального отделения откуда-то из Германии или Австрии. Вечером они будут сидеть в прокуренном подвальчике молодежного кабачка и спорить о Шнитке», — решила Вера и словно невзначай опустила монетку в атласный театральный цилиндр, стоящий у потрепанных кроссовок мима. «Почему мне всегда кажется, что я кого-то обижаю, отдавая деньги за нечто приятное — песню, картину, вышитый платочек? Может, эти вещи вообще оценить нельзя? Или я жадничаю и стесняюсь мизерной платы?» Отойдя от певцов, Вера влилась в людской поток, так и не дослушав романс, обещавший, судя по рыданию скрипки, трагический поворот сюжета. Пестрая, озабоченно растерянная толпа текла между торговых рядов непрекращающимся потоком. Джо Дассен, безупречно элегантный, вероятно, даже на небесах, вновь пел о любви на песчаном пляже из магнитофона, выставленного на продажу с кордебалетом разнокалиберных ангелочков. На площадке, среди развала всевозможного барахла, образовался островок неожиданного комфорта: расположившись на диване и велюровых креслах, здоровенные негры смотрели по цветному телевизору футбол и пили баночное пиво. На всех вещах висели ценники, и было похоже, что они продаются вместе с парнями, проходящими по африканской классификации как «телефоно». «Телефоно» — лилово-черный негр, по-нашему скорее «баклажано», а «чоколадо» — это уже посветлее и не так страшно. |
