— А не отведать ли нам горячего борщеца, хозяйка? — Он сел у ее ног.

Вера положила руку на его голову, накрутила на палец плотную русую прядь.

— Ты не странник. Ты повар.

— Странник! Рыцарь, искавший тебя долго-долго. Я прожил жизнь Мишеля, я влюбился в Анну, я верный, преданный… И вообще — знаю нечто самое главное. Смотри… — И Глеб показал на коврик у ног.

— Ручная восточная работа, девятнадцатый век, — механически выдала характеристику Вера.

— Важно другое — мы видим здесь, на изнанке, жуткий хаос, переплетение цветных нитей, узлы — невнятную путаницу. А теперь: раз-два-три! — Глеб перевернул ковер. — Дивный узор! И как немыслимо сложно переплетаются линии и цвета, образуя красоту и гармонию. Ты поняла? Это наша жизнь, но нам дано видеть только изнанку, и мы часто плутаем в хаосе событий, задавая вопросы: зачем, за что, к чему бы все это? Лишь иногда уголок ковра заворачивается, и мы видим, какой чудный узор скрывается на его главной, лицевой, стороне, которая видна лишь Высшему наблюдателю. И нам! Эти истории — давняя и наша — переплетены, составляя единый узор. Чудесный, Вера, чудесный!

— Но ведь нашей истории не было! Ты все подслушал, выдумал, наврал…

— Не знаю… Теперь ничего не знаю… Нет, знаю! Моя правда в том, что мне жизненно необходимо, чтобы твоя история стала моей. Твои воспоминания — моими. Твоя дочь — нашей.

— Но ведь так не бывает. Нельзя прожить жизнь заново.

— Я уже прожил ее. Прожил с тобой! Что хочешь делай, хоть убей, я буду думать, что был Домбай и твою натертую ботинком щиколотку поцеловал в метель я… Что Машка — моя дочь. А это… — он посмотрел на кольцо, — это никакое не признание в любви к Б. Бардо, выжженное еще в школе. Это начало твоего имени.

— Латинское «Б».

— Нет, наше «В»! Завтра же я выжгу твои инициалы полностью. Да чего ждать! Прямо сейчас, каленым гвоздем, на руке! — Глеб выбежал на кухню, и Вера кинулась за ним — так нешуточно прозвучала угроза исполнить надпись каленым железом. Сейчас она совершенно точно понимала лишь одно — он сделает это! И видела иглу, проткнувшую тельце бабочки. «Любовь так легко убить, — сказала гадалка. — Помните об этом…»

В опустевшей комнате вновь зазвучали вокализы горлиц, не смущавшихся громких голосов и грохота посуды, доносившихся из кухни.

Стройная девушка с рюкзачком и голым животиком над отчаянно приспущенными джинсами вошла, огляделась, принюхалась…

— Ого! Здесь разлили свежий борщ. Целую кастрюлю. Какое интересное фото… — Взяв портрет, она с трудом стала читать надпись по овалу рамки: «Память о прошлом… о прошлых существованиях… Память о существованиях, которые были, находится внутри нас… Она прячется глубоко внутри. Но иногда поднимается из глубины к свету… И когда… когда это случается — ты не должен бояться. Не должен бояться и прогонять ее. Ты должен понять: с тобой произошло чудо, странник…» Староанглийский. Как раз по моей части… Гм… Все не так просто, мамульчик…

Заметив пару, выходящую из кухни, девушка спряталась за дверь.

Вера осторожно несла завернутую в полотенце руку Глеба, ухитрившись при этом нежно склонить голову к его плечу.

— Готовить ты больше не будешь, инвалид. Ошпариться борщом — это очень опасно!

— Но расписывать стены буду я. А ты слышала, что талдычат эти милые пташки? — Глеб прислушался.