— Почему так сказать?

— Нет, нет, авторитет, — поправился Михара. — Били, конечно же, в прокурора. И есть у меня одна мысль — тот, кто все это завертел, мужик толковый и свое дело знает туго, не хуже, чем мы с тобой.

— Тогда при чем я?

— Так тебе же объясняют, ты здесь при том, что авторитет. А что из себя представляет прокурор-хапуга с одними голыми бабами? Они же ему взятки давать не станут. Полная херня. А вот с тобой — совсем другое дело. Так что ты, Чекан, не думай, что хотели прославить именно тебя. Хотели подставить господина прокурора, и надо сказать, это у них получилось. Ну а нам-то что переживать, его хотели опустить, и опустили. Водку привез?

— Конечно, — сказал Чекан и громко крикнул Борису, топтавшемуся на крыльце. — Ящик принеси в дом.

Муму с Борисом принялись переставлять водку из картонного ящика в холодильник. Три бутылки не влезло, хоть холодильник и был огромным, как платяной шкаф.

Взяв бутылку водки и поднос с разнообразной закуской, Михара и Чекан удалились в комнату, где последние дни жил Михара.

— Ну как твое здоровье? — спросил Чекан.

— Ты знаешь, пошло на поправку. Может, от тишины, а может, оттого, что двигаюсь мало, а может, от таблеток. Твой доктор дал мне каких-то таблеток, боль как рукой сняло.

— Он хороший врач, — заметил Чекан.

Они уселись друг против друга, Чекан на белом табурете, а Михара на своей кровати. Откупорили бутылку водки, выпили граммов по сто пятьдесят, закурили. Михара открыл окно, он видел, как возле дома по снегу ходит Муму, перенося дрова из огромной кучи под широкий навес, к сараю.

— Ну, что скажешь? — спросил Чекан шепотом.

— Ты о чем?

— Про доктора, конечно.

— Про доктора? — Михара затянулся «Беломором». — Ничего я пока про него сказать не могу. Странный он тип. Присматриваюсь я к нему, пытался с ним разговоры заводить. Вроде и не скользкий он, а ничего вытянуть невозможно.

— А про Резаного ты с ним говорил, про последние его часы-деньки?

— Да говорил.., он лишь плечами пожимает и говорит, если бы Резаного не убили, то наверняка поставил бы его на ноги, хотя, может быть, тот остался бы инвалидом до конца дней. Но, говорит, провидение решило по-другому.

— Какое на хрен провидение? Это же Рафик его пристрелил!

— Ну, с Рафиком-то мы разобрались, — заметил Михара, жуя мундштук папиросы.

— Да, разобрались, чтоб он сдох!

— Вот он и сдох, так что можешь успокоиться.

— Слушай, Михара, — сказал Чекан, подаваясь вперед, — что мне делать, скажи? Все смеются.

— Это их дело, пусть себе смеются. А я бы на твоем месте сейчас не сидел взаперти и не крутился по разным компаниям, а ноги в руки и — на север. Правда, холодно там сейчас, но тебе, Чекан, не привыкать. Ты еще молод, кровь горячая, заодно утряс бы все дела.

Из сарая слышался стук топора. Михара повернул голову, приложил ладонь к уху.

— Муму старается… Я его тут на путь истинный направляю. Хороший помощник, мне бы такого.

— В смысле? — спросил Чекан.

— Да слова лишнего не скажет, а вот покажи ему пальцем, что надо делать, выполнит, лучше не придумаешь.

И водки, самое главное, не боится, пить умеет почище меня. Я тут в первый вечер, как приехали, устроил банкет, доктор чуть копыта не откинул, а глухонемому хоть бы что, даже не шатался.

Но ни Михаре, ни Чекану даже и в голову не могло прийти, что Муму, о котором они так беззлобно беседовали, сейчас стоит под дверью, приложив к ней ухо, внимательно ловит каждое слово, каждый звук, вздох, слышит каждое прикосновение стаканов друг к Другу, слышит, как водка падает в глотку бандитов.