пределами нашей.

     У меня было несколько тысяч жен, но  всегда  не  более  одной  сразу,

потому что я родился в эру  моногамии,  и  этот  обычай  сохранился.  И  я

вырастил несколько тысяч детей. Конечно, я не мог оставаться с одной женой

более тридцати лет. После этого мне необходимо становилось  исчезнуть,  но

тридцати лет для нас обоих оказывалось вполне достаточно,  особенно  когда

она старилась с нормальной скоростью,  а  я  практически  не  менялся.  О,

конечно, это порождало проблемы, но я был в состоянии с ними справиться. Я

всегда женился, если женился, на девушке настолько моложе себя,  насколько

это было возможно, поэтому наше неравенство  со  временем  не  становилось

слишком большим. Допустим, мне тридцать лет, а женюсь на шестнадцатилетней

девушке. Тогда ко времени, когда мне приходится ее покидать, ей становится

сорок шесть, а мне - по-прежнему тридцать. И это к лучшему для нас  обоих,

для всех, потому что, проснувшись, я не возвращался обратно.  Если  она  к

тому времени еще была жива, то ей было уже за шестьдесят,  и  вряд  ли  ей

стало бы лучше, если бы к ней вернулся из мертвых все еще молодой муж. А я

оставлял ее хорошо обеспеченной, богатой вдовой  -  богатой  деньгами  или

тем, что считалось богатством в  ту  конкретную  эпоху.  Иногда  это  были

ракушки и наконечники стрел, иногда зерно в закромах, а  однажды  -  тогда

была очень любопытная  цивилизация  -  рыбья  чешуя.  У  меня  никогда  не

возникало ни малейших трудностей в получении своей доли - или больше,  чем

доли - денег или их  эквивалента.  После  нескольких  тысяч  лет  практики

трудность была в другом - знать,  когда  следует  остановиться,  чтобы  не

стать подозрительно богатым и не привлекать внимания.

     По очевидным  причинам  я  всегда  ухитрялся  это  делать.  Ты  скоро

поймешь, почему я никогда не желал власти, и даже  через  несколько  сотен

лет не дал людям причин подозревать,  что  я  отличаюсь  от  них.  Я  даже

научился каждую ночь по  нескольку  часов  лежать,  притворяясь  спящим  и

размышляя.

     Но все же это не столь важно по сравнению со мной. Я рассказываю  это

только тебе, чтобы ты понял, откуда я знаю то, что хочу тебе сказать.

     И скажу вовсе не для того, чтобы получить что-то от тебя.  Это  нечто

такое, что тебе не по силам изменить, да и ты - когда поймешь - сам ничего

не захочешь менять.

     Я не пытаюсь повлиять на тебя или куда-то направить. За четыре тысячи

жизней я побывал почти в любой роли - кроме лидера. Этого я избегал. О,  я

часто слыл богом среди дикарей, но лишь потому, что  мог  организовать  их

ради выживания. Я использовал силы, которые они считали волшебством,  лишь

для поддержания порядка, но никогда и никуда их не вел и не  тянул  назад.

Если я и учил их пользоваться луком и стрелами, то лишь потому, что  жизнь

становилась слишком тяжелой, мы голодали, а мое выживание зависело  от  их

выживания. Создав необходимую основу, я никогда ее более не тревожил.

     То, что я сообщу тебе сейчас, тоже ее не нарушит.