— По‑моему, это не ожог. Толя говорит что‑то странное, но не объясняет, что имеется в виду. Потом поговорим. Итак, в семь?

Художница кивнула, глядя на него исподлобья, испытующе, серьезно, без улыбки. Этот взгляд он и унес с собой, сохранив его в памяти до вечера.

Дома его ждал Такэда.

— Тебя уволили? — удивился Никита, привычно хлопая ладонью по подставленной ладони приятеля.

— Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у «три К»?

— Слушай, не зови ты ее больше так… технически, а?

— Хорошо, не буду. Так ты был?

— Только что от нее, смотрел картины.

— В студии? Или в запаснике?

— Ну, там их было много, десятка три.

Такэда хмыкнул.

— Надо же! Ксения не всем показывает свои работы, несмотря на приветливость и наивность. Девушка это редкостная, такую встретишь одну на миллион, учти.

— Уже учел. — Никита сходил на кухню и принес запотевшую банку с квасом. — Мы с ней идем вечером в кафе на Москворечье.

— Это ты решил или она?

— Я. А что?

— Блажен, кто верует. Она не любит ходить по вечерам в кафе, рестораны и бары. Не то воспитание, не тот характер, не те устремления. Разве что в ресторан Союза художников, да и то очень редко.

Она талантливый художник…

— Я это понял.

— …и живет в своем мире, — докончил Такэда бесстрастно. — Она тебя взволновала, я вижу, но…

— Оямыч! — изумленно глянул на друга Никита. — Ты что?

С чего это тебя потянуло на менторский тон? Или она — твоя девушка? Так бы сразу и сказал!

— Она мой друг. — Такэда подумал. — И ее очень легко обидеть.

Сухов сел, не сводя пытливого взгляда с безучастно‑рассеянного лица Толи, глотнул квасу.

— М‑да… иногда ты меня поражаешь. Тебя еще что‑то беспокоит?

Такэда выпил свой квас, помолчал.

— Беспокоит. Как случилось, что у вас в театре провалился потолок?

— Сцена, а не потолок. Провалилась, и все. Наверное, поддерживающие фермы проржавели. Но я как раз ушел со сцены, надоело все, да и рука зачесалась так, что спасу нет.

Толя задумался, хмуря брови. Никита впервые увидел на лице товарища тень тревоги.

— То, что зачесалась рука — символично, Весть заговорила.

Но то, что провалилась сцена… неужели Они решили подстраховаться? Ну‑ка, расскажи еще раз, как действовали эти твои «десантники» в парке.

— Зачем? — Сухов снова с внутренней дрожью вспомнил ледяной взгляд гиганта в пятнистом комбинезоне, его парализующее электроразрядами копье, странный‑голос: «Слабый. Не для Пути. Умрешь…»

— Дело в том, что в тот вечер в парке был убит еще один человек. Тот многоглазый старик, который передал тебе Весть… — Такэда не обратил внимания на отрицательный жест товарища, — вот этот самый знак в виде звезды шел к убитому. Вестник шел к Посланнику, и их убили обоих. Не смотри на меня, как на сумасшедшего, я же сказал, в свое время я тебе все объясню, а пока пусть мои речи будут для тебя китайской грамотой.

Толя выпил еще один стакан кваса. Он был встревожен до такой степени, что обычная его невозмутимость дала трещину. И говорил он больше сам с собой, а не с приятелем, словно рассуждал вслух:

— Хорошо, что Они тебе не поверили, иначе действовали бы по‑другому, но плохо, если решили перестраховаться и оставили черное заклятие.

— Что‑что?! — Никита смотрел на друга во все глаза.

Такэда слабо улыбнулся.

— Вообще‑то заклятие — это психологический запрет, играющий для данного района роль физического закона.