— Меня не было в комнате номер девятнадцать, — сказал Арчи, контролируя свой голос, чтобы тот не поменял окраску. — Там был кто-то другой, кто-то из новичков, — уводил в сторону он, меняя позицию так, чтобы снова видеть глаза Лайна.

Их пристальные взгляды на мгновение сцепились, и Лайн начал уходить от этого контакта глаз. Уведя глаза вниз, он сказал:

— Мы поставим отдельный памятник Брату Юджину. Но думаю, что ты специально сходишь в свою церковь и произнесешь молитву за упокой его души.

Арчи ничего не ответил. Уже несколько лет он не ходил на воскресные молитвы. С него хватало затяжных месс в зале собраний по какому-нибудь особому случаю. Он мог прослушать мессу лишь, когда на ней присутствовали его родители, и следовал лишь тем ритуалам, что нравились им, и его не волновало, нравилось это им или нет. Но в доме правил мир, когда, молясь, он играл роль благодарного сына.

— Тебе нечего сказать, Костелло? — спросил Лайн, раздражение рисовалось между его словами.

— Брат Юджин был хорошим человеком, — сказал Арчи. — Я любил его.

Ему нужно было что-нибудь сказать, и на самом деле он говорил правду, и не было его личного участия в задании, связанном с комнатой номер девятнадцать. Ничего личного во всех заданиях.

— Я не зацикливаюсь на прошлом, Костелло, — сказал Лайн. — Но знай, молитва всегда полезна для души, например, для твоей.

Арчи продолжал молчать, а Лайн, похоже, принял его молчание как одобрение, потому что он глубоко вздохнул, словно только что сделал нечто лучшее из совершенного за этот день и возвращался к своей обычной рутиной. Он осмотрел темные здания, укутанные в тишину, белую вагонку резиденции — блестящую, словно кости динозавров.

— Я люблю эту школу, Костелло, — сказал Лайн.

«Как и преступник, который любит свои преступления», — подумал Арчи. — «Что является секретом конца света и поводом для очередного деяния. Да, и, конечно же, греха, что всегда восторжествует. Потому что преступник, будь он насильником или ночным вором, любит свои преступления. Вот почему реабилитация не может быть возможна. Ведь сперва тебя освободили от любви и чувств».

Лайн снова взглянул на Арчи. Все выглядело так, словно разговор еще не закончен, пока он не сменил выражение.

— Держись, Костелло, — сказал он, и засеменил куда-то своими мелкими и частыми шажками, которые часто и запросто все повторяли, передразнивая Лайна.

На какой-то момент Арчи позволил себе отвращение, когда он увидел удаляющегося во мрак Лайна. Какой же он был дешевкой. И вся эта фальшивая забота о Брате Юджине. Лайн ничего не предпринял, после произошедшего в комнате номер девятнадцать, он был так поглощен своей карьерой, и Арчи всегда так от этого зависел. И это было тем, что его и Лайна сделало союзниками. Что всегда беспокоило Арчи, когда он имел дело с кем-нибудь таким, как Брат Лайн. И тогда он вспомнил о сюрпризе, ожидающем Лайна — визите Бишопа и, может быть, кого-либо еще.

Он шел на стоянку к своей машине, оставленной на пустующем пространстве около въезда, которое до того никто еще не посмел занять. Ему не хватало импульса удовольствия, обычно посещающего его, когда он обдумывал очередное задание.

Подул ветер, ветви деревьев закачались, и на окнах резиденции загромыхали жалюзи. У Арчи внезапно поднялось настроение. Он знал, что находится где-то в стороне от остальных. Стемнело. У него была замечательная тайна, которую он не разделял ни с кем.

Остановившись около машины, он расправился, поднял лицо, и ветер освежил его. Он прошептал: «Я — Арчи», услышав собственный голос, угасающий во мраке.