«Годовалые» осторожно рассматривали черный ящик, который являлся легендой «Тринити». Вся школа могла увидеть его воочию лишь только раз.

Картер поставил ящик на стол, и Арчи сказал:

— Когда задание объявлено, я имею дело с этим ящиком. Внутри шесть шаров, пять белых и один черный. Если я достаю белый шар, то можно не волноваться, задание остается в силе. Но если шар будет черным, то исполнять задание буду я сам. Несколько лет тому назад этот принцип был взят на вооружение, что заставляет управляющего воздерживаться от лишних иллюзий и рискованных ситуаций, если он знает, что, вероятно, это задание достанется ему самому.

Картер и Оби подошли к Арчи, Картер встряхнул ящик, а у Оби в руках был ключ. Ящик был старой шкатулкой для украшений и драгоценностей. Кто-то из учащихся когда-то стащил ее из спальни своей матери.

— В этом особенном сундуке… — продолжал Арчи объяснять «годовалым». — Если я вытащу черный шар, то займу место Банистера в зрительном зале, что, может быть, не так уже и плохо, но риск все-таки есть.

Арчи снова засмеялся, и это был неподдельный смех. Оби как всегда думал, какая же кровь течет по венам у Арчи, и кровь ли это, вообще?

— Посмотрите на Оби, — сказал Арчи.

Оби чуть не уронил ключ. Сверхъестественно. Арчи мог узнать, что у Оби на уме.

— У Оби появилась надежда на черный шар. У него никогда раньше не было такой надежды, — Арчи говорил, запуская руку в отверстие в крышке ящика и показывая это всем. Он делал это быстро и без остановки. Почти одним движением он вытащил руку и извлек наружу белый шар. Тусклый свет лампочки, падающий сверху, поймал все это в полном объеме. За все время, пока Арчи был управляющим, он ни разу не вытащил черного шара.

— Извини, Оби, — сказал он смеясь.

Оби понял, что на какой-то момент он и Арчи стали врагами, и не знал, когда это могло случиться и почему. Он знал только, что между ними что-то присутствовало — то, чего раньше не было. Картер ударил молотком, обозначив конец собрания. Оби вздрогнул от жара замкнутого помещения и понял, что всего лишь пять минут он не думал о Лауре Гандерсон.

Все пошло гладко, жизнь вернулась на свою колею, ужас и предательство смазались и растворились… — и вдруг зазвонил телефон.

Он снова начал бегать, взлетая по улице: вверх и вниз, легко и грациозно. Холодный утренний воздух предавал ему бодрости, а яркое солнце, отражаясь от магазинных окон, слепило глаза. И колли, прогуливающаяся с кем-то по Спрусс-Срит, начала бегать рядом с ним, и он почувствовал собственное сходство с этим животными. Иногда он и эта колли были единственными живыми существами на всей этой улице на протяжении часа.

Его отец был счастлив увидеть, что он снова бегает. «Хорошо, Роланд, хорошо…» — сказал он ему, встретив после пробежки по дороге на работу.

Он шел вместе с отцом, дыша в полную силу. Его легкие наслаждались вкусом свежего воздуха, а влажное тело охлаждалось утренним ветром, и Губер почувствовал, что он стал больше, шире и выше.

— Видишь, Роланд, время вылечивает все, — сказал ему отец, качая сумку с обедом, взятую с собой на работу.

Его отец был очень правильным человеком. Он не любил клички и, в отличие от других, никогда не называл сына Губером или Губом. Губер видел, как он бодро выходит на работу с высоко поднятой головой, и скрывал то, что он чувствовал где-то глубоко в себе, что-то исходящее из подсознания — любовь или привязанность? Он не мог точно себе этого объяснить. Может быть то, что должен был чувствовать сын к отцу, когда в трудные минуты тот приходил к нему на помощь.