|
Дешевый тупой перочинный нож с целлулоидной рукояткой той разновидности, что изготовляется для продажи. В основном — школьникам. В мозгу моем что-то шевельнулось. Кусок мыла, весь изъеденный, с грязью в фиссурах. Жестяной коробок с дюжиной красноголовых спичек и полудюймом свечи. Цветная фотография из журнала «дрочилкины картинки» — «бобрик нараспашку», как их называют, вся потертая на сгибах и довольно замусоленная. Луковица, вспотевшая корка сыра и немного холодной жареной картошки, аккуратно упакованные в картонную коробку с подстежкой из фольги — такие выдают в китайских ресторанах навынос. Неопрятные бумажные фунтики с сахаром, чаем, солью… ах, ну, в общем, сами знаете. Или, быть может, не знаете; счастливчики.
Ой да — еще там была прекрасная чистенькая десятифунтовая банкнота. Инспектор наконец оторвался от своей нелепо детальной инспекции движимого имущества, высморкался и по-собачьи встряхнулся. — Не бродяга, — сказал он. Голос его был ровен; он никого не обвинял. — Нет? — переспросил я после паузы. — Но… — вымолвил сержант после паузы подольше. — Сэр! — пыхнул констебль. — Пристегните глаза, юноша, — сказал инспектор. — Факты очевидны, как нос у вас на лице. Детектив-констебль, неплохо одаренный по назальному разделу, умолк. В тот момент я и начал воспринимать инспектора всерьез. Подписав расписки, квитанции и прочее и движением плеча отмахнувшись от подчиненных, он повлек меня в буфет околотка, где стал потчевать прелестным чаем и чудеснейшими и хрустящейшими рулетиками с ветчиной, в какие мне только доводилось вонзать зубы. — Ну, — произнес я, когда стих шум шамаемых корочек, — вы расскажете мне или нет? — Зубы и ногти, — криптически ответил он. — А? — Ага. Вы не виноваты, что не заметили, но этих флегонов должны были выучить пользоваться глазами. Я не стал раскрывать рта. Меня тоже должны были такому выучить — причем давно, — только не имелось никакой выгоды излагать ему историю всей моей жизни, да и в любом случае я надеялся, что он пустится размышлять вслух перед невинным зевакой, ибо никакой опыт не приносит удовлетворения больше, нежели внимание к человеку, по-настоящему хорошо исполняющему свою работу. А этот человек в своей работе был очень хорош. — Во-первых, — сказал он, слизывая след горчицы с умелого большого пальца, — когда вам на глаза в Англии в последний раз попадался подлинный старомодный пеший бродяга? — Да, в общем-то, если вдуматься — чертовски давно. Раньше они как-то сливались с пейзажем, не так ли, но не сказал бы, что… — Вот именно. Я подчеркиваю — пеший бродяга, исключая тем самым цыган, «дидикоев» и прочую братию. По моим прикидкам, сегодня по всем дорогам Англии шляется не больше полудюжины настоящих бродяг — и так было года эдак с 1960-го. Странноприимные дома все позакрывали, как и ночлежки. Все Дома Раутона переоборудовали в коммерческие гостиницы. Говорят, по Дикому Уэльсу еще бродит несколько зубров, но и только… Более того, у любого настоящего старого бродяги имелся регулярный «маршрут» длиной миль в двести, чтобы непременно заходить в любое «поместье» раз в хорошее лето и раза три за зиму. Даже те бажбаны, которые называют себя детективами, наверняка признали бы такого джентльмена-пешехода, который регулярно навещает поместье. — Ханыга денатуратный? — спросил я. — Нет. Никаких признаков. Кроме того, у ханыг не остается сил никуда ходить. К тому же, у них, как правило, к копчику бывает приклеена плоская полубутыль этой дряни — на случай, если заметут. |
