– А чего я‑то? – насупился мальчишка. – Из меня объясняльщик плохой, ты лучше деда Василия спрашивай, он старый, много знает. А еще лучше боярина, когда из похода вернется. Боярин – он такой, порассуждать про Учение любит.

И, подхватив свою опустевшую бадейку, Алешка направился во двор, к необъятных размеров бочке.

2

– Ну как, Андрей, обживаешься? – тон у боярина был на редкость благодушный. Ну, понятное дело – вернулся человек из командировки, попарился в бане, вкусно поужинал, принял, видно, на грудь… Надо бы, кстати, выяснить, какой у них алкогольный ассортимент… За проведенные тут семнадцать дней ничего крепче кваса мне не доставалось. А ведь наверняка изобилие… настойки всякие, наливки, медовухи… не говоря уж о пиве.

– Да помаленьку, – сдержанно ответил я. – Вроде бы и неплохо тут у вас, да как‑то странно. Очень уж отличается от моего мира.

Насчет мира я высказался не случайно. Пускай начнет впаривать мне о преждепамятной хворобе, а там уж разговор можно вырулить на всякие интересные вопросы.

– Да ты садись. – Волков указал на низенькую скамеечку возле стены. – Наработался же за день, ноги небось гудят.

Я не преминул воспользоваться приглашением. Не то чтобы ноги и впрямь отваливались, но предлагают – бери.

– Я смотрю, разговаривать по‑нашему ты уже научился, – заметил боярин. – Лекарь‑то опытный, дело свое знает…

– Да лекарь‑то ваш при чем? – не выдержал я. – Подумаешь, проблема, язык освоить. Не так уж и отличается от нашего… ну, от языка того мира, откуда я к вам попал.

Я перевел дыхание, огляделся еще раз. Боярская горница, куда он вызвал меня для беседы, не поражала роскошью. Комната как комната, ну, ковры на стенах. Тоже невидаль, у нас в московской квартире и помасштабнее висят. А здесь и краски тусклые, и рисунок скучный – орнамент какой‑то. На той стене, что у двери, оружие развешано. Сабли какие‑то разной степени кривизны, кинжалы, топорики, нечто вроде булавы, только рукоять почему‑то гнутая. Вот и все великолепие. Зато боярское ложе – обычная лавка, как у нас в людской, застелена только шкурой, не поймешь, то ли волчья, то ли рысья. В шкурах я как‑то не бум‑бум. Но лучше бы волчья – с учетом фамилии было бы стильно.

– Лекарь‑то очень даже при чем, – возразил боярин. – Он снадобье изготовил, которое во много раз ускоряет постижение языка. Есть в мозгу человеческом такие каналы, по которым мысли движутся. Разные мысли по разным. Вот снадобье и прочистило те из них, которые за восприятие речи ответственны. А иначе ты бы не меньше года понимал с пятого на десятое. Ну и, конечно, практика языковая. Не зря же я к тебе Алешку приставил. Мальчик не самый усердный и не самый расторопный, но вот болтает без умолку, а это в твоем случае то, что надо.

Ишь ты, нейрофизиология местного разлива в популярном изложении! Представляю, как бы Александр Филиппович разъяснял дифференциальное исчисление… если, конечно, здесь бы до него додумались.

– Однако, – продолжил боярин, – болезнь твоя никуда не ушла. Язык тебе восстановили, а вот остальное… Скажи, ты ведь, наверное, всех тут доставал вопросами, что, как и почему? Понял что‑нибудь?

– Да не особо, – слегка преуменьшил я свои достижения. – Все к вам посылали, боярин, типа, у нас ученый человек, он лучше растолкует…

– Да какой я ученый человек, – вздохнул Александр Филиппович.