Персиянина упустить боюсь.

     Гончарова. У меня есть фермуар и серебро. Может быть, вы посмотрели бы?

     Шишкин.  Прошу  прощения,  канитель  с  этим  серебром,   сударыня.   А

персиянин...

     Гончарова. Ну помилуйте, как же так без вещей остаться! Может быть,  вы

все-таки взглянули бы? Прошу вас в мою комнату.

     Шишкин. Ну что же,  извольте.  (Идет  вслед  за  Гончаровой.)  Квартира

славная какая. Что платите?

     Гончарова. Четыре тысячи триста.

     Шишкин. Дороговато. (Уходит с Гончаровой во внутренние комнаты.)

Битков,  оставшись  один,  прислушивается, подбегает со свечой к фортепьяно,

рассматривает  ноты,  поколебавшись, входит в кабинет. Читает названия книг,

затем,  испуганно  перекрестившись,  скрывается  в  глубине  кабинета. Через

некоторое  время  возвращается  на  свое  место  к  часам в гостиную. Входит

                Гончарова, за ней Шишкин с узелком в руках.

     Гончарова. Я передам.

     Шишкин. Векселек мы, стало быть,  перепишем.  Только  уж  вы  попросите

Александра Сергеевича, чтобы они сами пожаловали, а то извозчики  уж  больно

дорого стоят. Четвертая Измайловская рота в доме Борщова, в  заду  во  дворе

маленькие оконца... Они знают... (У двери.) Оревуар, мадемуазель.

     Гончарова. Au revoir, monsieur.

                               Шишкин уходит.

     Битков (закрывает часы, кладет инструменты в сумку).  Готово,  барышня,

живут. А в кабинете... Я уж завтра зайду.

     Гончарова. Хорошо.

     Битков. Прощения просим. (Уходит.)

             Гончарова - у камина. В дверях появляется Никита.

     Никита. Эх, Александра Николаевна!

     Гончарова. Ну что тебе?

     Никита. Эх, Александра Николаевна! (Пауза.) Вот уж и ваше добро пошло.

     Гончарова. Выкупим.

     Никита. Из чего же это выкупим? Не выкупим, Александра Николаевна.

     Гончарова. Да что ты каркаешь сегодня надо мной?

     Никита. Не ворон я, чтобы каркать. Раулю за лафит  четыреста  целковых,

ведь это подумать страшно! Каретнику, аптекарю... В  четверг  Карадыгину  за

бюро платить надобно. А заемные письма? Да лих бы  еще  письма,  а  то  ведь

молочнице задолжали, срам сказать! Что ни  получим,  ничего  за  пазухой  не

остается, все идет на  расплату.  Александра  Николаевна,  умолите  вы  его,

поедем в деревню. Не будет в Питере добра, вот вспомните мое слово.  Детишек

бы взяли, покойно, просторно... Здесь вертеп, Александра Николаевна,  и  все

втрое, все втрое. И обратите внимание,  ведь  они  желтые  совсем  стали,  и

бессонница.