— Ты не мог получить такой рубец на занятиях.

— Это случилось раньше.

Лора не стала настаивать:

— Надевай рубашку, пора ужинать.

И вышла из комнаты, одарив своего француза улыбкой.

* * *

Пэл провел в Лондоне чудесную неделю. Лора водила его по городу. Он совсем не знал Лондона, хотя и провел здесь несколько недель, когда его вербовали. Лора показала ему все раны от Blitz, все испепеленные кварталы: бомбежки нанесли Лондону огромный ущерб, пострадал даже Букингемский дворец. Во время налетов люфтваффе англичанам приходилось укрываться в метро. Поэтому Лора и решила вступить в УСО. Чтобы отвлечься от войны и ее стигматов, они ходили в кино, в театр, в музеи. В королевском зоопарке бросали черствый хлеб большим жирафам, здоровались со старыми львами — жалкими царями в клетках. Однажды под вечер случайно столкнулись на улице с двумя австрийскими агентами, которых видели в Арисейг-хаусе, но не подали вида. Иногда Пэл спрашивал себя, что сталось с его парижскими друзьями. Они наверняка продолжали учиться, готовились стать учителями, врачами, инженерами, брокерами, адвокатами. Мог ли кто-то из них вообразить, что он сейчас делает?

Накануне отъезда Пэл отдыхал у себя в комнате, растянувшись на кровати. Постучавшись, вошла Франс Дойл с подносом, на котором стоял чайник и две чашки. Пэл вежливо встал.

— Значит, завтра уезжаете, да? — вздохнула Франс.

Голос и интонации у нее были в точности как у Лоры. Она села на кровать рядом с Пэлом. Держа поднос на коленях, молча разлила чай и протянула ему чашку.

— А если честно, что происходит?

— Простите?

— Вы прекрасно знаете, о чем я.

Она пристально посмотрела на юношу.

— Ваша база не в Саутгемптоне.

— Нет там, мадам.

— И что это за база?

Вопрос застал Пэла врасплох, он ответил не сразу — не ожидал, что его станут расспрашивать без Лоры; будь она здесь, она бы нашла что сказать. Он попытался придумать какое-нибудь название, но его растерянность была слишком явной. Теперь уже поздно.

— Неважно, мадам. Военные не любят, когда разглашают сведения об этой базе.

— Я знаю, что вы не в Саутгемптоне.

В комнате повисло долгое молчание, но не неловкое — доверительное.

— Что конкретно вы знаете?

— Ничего. Но я видела ваши ссадины. Я чувствую, что Лора изменилась. Не к худшему, наоборот… Знаю, что она не возит ящики с капустой для Службы йоменов. Если два месяца возить овощи, так не изменишься.

Снова молчание.

— Мне так страшно, Пэл. За нее, за вас. Мне надо знать.

— Вряд ли вас это успокоит.

— Догадываюсь. Но я по крайней мере буду знать, почему волнуюсь.

Пэл посмотрел на нее — и увидел в ней своего отца. Будь она его отцом, а он Лорой, ему бы хотелось, чтобы она сказала. Невыносимо, что отец ничего о нем не знает. Будто его больше не существует.

— Поклянитесь, что никому не скажете.

— Клянусь.

— Клянитесь лучше. Поклянитесь своей душой.

— Клянусь, сынок.

Она назвала его “сынок”. Ему вдруг стало не так одиноко. Он встал, проверил, плотно ли закрыта дверь, сел рядом с Франс и прошептал:

— Нас завербовали в спецслужбы.

Мать прикрыла рот рукой.

— Но вы такие юные!

— Это война, мадам. Вы не сможете ничего сделать. И не сможете помешать Лоре. Не говорите ей ничего, не подавайте вида. Если верите в Бога, молитесь. Если не верите, все равно молитесь. И успокойтесь, с нами ничего не случится.