А бывший трактирщик закончил снимать шкуру с ай и завернул тушку в пальмовые листья, выложив брюшную полость, предварительно освобожденную от внутренностей, ароматными травами, которых было достаточно прямо под ногами.

Орудуя драгинассой и руками, он вырыл довольно глубокую ямку и бросил туда, сколько смог, горящих дров.

— Вот очень экономичный и очень быстрый очаг, — сказал дон Баррехо. — Вы случайно не кухарничали у индейцев?

— Больше, чем ты себе представляешь, — рассмеялся в ответ Де Гюсак. — Могу добавить, что я остался в живых только благодаря своим кулинарным способностям.

— Так что же с тобой случилось?

— Я шел через перешеек в компании полудюжины авантюристов, решивших добраться до Тихого океана и присоединиться к флибустьерам Дэвида, как вдруг в один неудачный день на нас посреди леса обрушился настоящий дождь из стрел. Мы даже не успели заметить, с какой стороны летели стрелы. Мы ответили залпом из аркебуз, но свист стрел убедил нас, что ружейный огонь ничуть не испугал гордых испанцев; они продолжали забрасывать нас своими стрелами, да так метко, что через четверть часа все мои спутники лишились жизни.

— А тебя уберег какой-то драгоценный амулет? — спросил дон Баррехо, наблюдавший за огнем.

— Разумеется, — серьезно ответил бывший трактирщик из Сеговии. — В нашем роду хранился освященный медальон, который обычно носили на сердце. Он был величиной с пиастр.

— Продолжай, — улыбнулся дон Баррехо, — а ты, Мендоса, убери головешки и брось в очаг нашу обезьянку. Мне кажется, ее надо забросать землей; не так ли, Де Гюсак?

— А сверху снова разжечь огонь.

— Так продолжай же.

— Когда умер мой отец, медальон забрал я, потому что это была единственная вещь, имевшая хоть какую-то ценность: ведь она была из чистого золота.

— Твои родители, Де Гюсак, столь же богаты, как и мои, — прервал его грозный гасконец. — Продолжай.

— Ты не поверишь, но стрелы по крайней мере трижды летели прямо в мое сердце; все они натыкались на амулет.

— Черт возьми!.. Продай мне его.

— Но у меня его больше нет!

— Куда же он делся?

— Он до сих пор висит на шее вождя племени.

— Значит, ты сделал этого плута неуязвимым!.. Будем надеяться, что мы не встретим его на своем пути, — сказал дон Баррехо с легкой иронией. — И как же закончилась эта история?

— Меня окружили не знаю уж сколько дюжин индейцев, вооруженных луками и палицами; я вынужден был сдаться. К счастью, эти индейцы были людоедами.

— К счастью!.. — в один голос вскрикнули Мендоса и дон Баррехо.

— Если бы не это обстоятельство, я бы не рассказывал вам здесь об этом страшном приключении.

— Растолкуй получше, приятель, — сказал грозный гасконец. — Есть тут одно темное место, надо бы его прояснить.

— Сейчас я тебе его разъясню, — согласился бывший трактирщик из Сеговии. — Меня отвели в деревню и, перед тем как отправить в свои желудки, привязали к столбу. Но в тот день им хватало человечины, потому что, как я уже сказал, все мои товарищи полегли на поле боя. Меня оставили для ужина, который касик хотел устроить для другого вождя. У меня на глазах на некоем подобии вертелов, сделанных из древесины железного дерева, поджарили пятерых моих товарищей. Один индеец, обнаружив мое присутствие на этой мясной оргии, оказался настолько любезен, что протянул мне полуобгоревшую руку и предложил обглодать ее.

— И ты ее сожрал! — закричал дон Баррехо, сморщившись раза три-четыре кряду.