Она смотрит в телефон. Думает, что я уже не приду. Точнее, что не придет тот парень с белозубой улыбкой. Однако женщина все равно ждет, потому что еще не прошло двадцати минут, которые всегда положено давать опаздывающему, – это повсеместная практика. А еще потому, что надежда умирает последней. А может, она просто греется перед тем, как выйти обратно под проливной дождь. Скривившись, потягивает газировку. Обычно она явно пьет что-то другое. Я опять заказываю «Ерш». «Еще чуть-чуть, и пора подойти к ней», – говорю я себе. Последняя порция нужна только для храбрости.

Ровно через тридцать пять минут она встает. От разочарования у нее даже глаза уменьшились. Видя, как она из-за меня расстроилась, я чувствую себя просто ужасно. Мне надо встать и удержать ее, но по какой-то причине я этого так и не делаю. В зеркало я вижу, как она наматывает на шею шелковую голубую вещицу – для шарфа слишком узкую, скорее ленту или шейный платок. Затем кладет на стол пятидолларовую купюру и уходит. Идет быстро, в каждом ее движении чувствуется решительность. Затем переступает порог и оказывается под вертикальными копьями дождя.

В тот самый момент, когда за ней закрывается дверь, меня словно отпускают какие-то тиски. Я опрокидываю в глотку стакан, надеваю куртку и иду к выходу. Какая досада! Не надо было вот так бросать ее одну и давать волю нервам. Мне хочется все исправить. Я чуть не бегу, поскальзываясь на мокром линолеуме. Упускать ее нельзя. Ей можно все объяснить, и она поймет, в этом у меня нет никаких сомнений. У нее такие голубые, такие добрые глаза. Я представляю, какие буду готовить ей блюда. Подам куриное карри с шоколадом. Оценить его дано не каждому, но она точно оценит.

Я выбегаю в грозу.

До вечера еще далеко, но тучи окутали все мглой, и такое ощущение, что уже наступили сумерки. По лужам пулями стреляет дождь. Парковка битком забита фургонами и грузовиками, ее нигде нет. И в этот момент я вижу ее в конце парковки – она сидит в пузыре своего автомобильчика, озаренном теплым светом. У нее мокрое лицо, может, от дождя, а может, от слез. Дверца со стороны водительского сиденья до сих пор открыта, словно она даже сейчас не решается уехать. Женщина поправляет на шее полоску голубой материи, сует в сумочку руку и достает салфетку. Вытирает лицо и сморкается. Я очень тронут ее самообладанием и смелостью. Придя ко мне на свидание, она бросила жизни вызов – та, конечно же, ее сокрушила, ведь я так и не появился, – но вы только на нее посмотрите! Она протирает лицо, еще пара минут, и опять соберется с силами. На такого человека Оливия с Лорен вполне могли бы положиться. Она обладает всеми качествами, которые я ищу в друге. Женщина, которая будет с ними рядом, если меня не станет.

Я склоняю перед стеной дождя голову и несусь к ней вдоль ряда припаркованных автомобилей.

Ди

– Вы обещали мне помочь, – говорит Тед.

– Что?

Стоит раннее воскресное утро, на пороге дома Ди топчется Тед. Оглушительным, гулким биением в груди заявляет о себе сердце. «Да соберись ты, Ди Ди, – говорит себе она, – серым воскресным утром не убивают». Хотя на самом деле очень даже убивают. Девушка зевает, дабы скрыть охвативший ее страх, и протирает глаза, силясь проснуться.

Тед переминается с ноги на ногу. Его борода кажется еще гуще и рыжее обычного, кожа бледнее, глаза меньше, взор тусклее.

– Вы говорили, что если я не смогу чего-нибудь сделать, в смысле из-за руки, вы мне пособите.