|
Три контрабандиста, составляющие экипаж фелюги – Дядюшка Сарракеш с парою своих "племянничков" – находили подобное времяпрепровождение странным, однако мнение свое держали при себе, здраво полагая: человек, выложивший полсотни дунганов за трехнедельный фрахт, вправе рассчитывать, чтобы ему не докучали расспросами и советами. Даже если они ненароком влипли в какое‑то грандиозное дело типа прошлогоднего налета на золотой транспорт республиканского казначейства, их дунганы стоят такого риска; впрочем, пассажир мало походил на делового, хотя и явился с рекомендацией самого Хромого Виттано, коего щутейно (и, естественно, за глаза) величали "Князем Хармианским". Прошлой ночью, с двенадцатого на тринадцатое, экипажу наконец‑то выпал случай продемонстрировать работодателю свои профессиональные навыки. "Летучая рыбка" под самым носом у быстроходных галер береговой охраны проскользнула в кружево шхер, обрамляющих закатный край Хармианской бухты; в одном неприметном заливчике они приняли – после обычного в таких случаях обмена сигналами – почту для барона, а затем вновь отошли за Джуринджой.
Одно письмо было от Ваддари. Инспектор сообщал, что задание выполнено: он установил адреса двух конспиративных квартир, которыми владеет в городе гондорская резидентура, и собрал полную информацию об их содержателях и о системе охраны. А вот по второй позиции (как, впрочем, и предвидел Тангорн) вышел полный голяк: все лица, имевшие отношение к истории с кораблями для Арагорна, либо умерли – в результате скоропостижных хворей и несчастных случаев, – либо напрочь потеряли память, а все документы портовой канцелярии оказались переправленными (без сколь‑нибудь заметных подчисток) за много лет; короче, выходило, будто уймы умбарских кораблей вроде как вовсе не существовало в природе. Дальше – больше; так, оба прощупанных на сей предмет сенатора в один голос утверждали, что сами‑то они запамятовали подробности того заседания, когда решено было выступить на стороне Гондора в Войне Кольца, но все это наверняка можно отыскать в протоколах Сената от двадцать девятого февраля; попытки же напомнить отцам‑законодателям, что нынешний год – не високосный, воспринимались ими как глупая шутка. От всей этой истории за милю воняло какой‑то зловещей чертовщиной, и Тангорн от души одобрил решение Ваддари не засвечиваться на интересе к этой корабельной афере – дабы не навлечь на себя очередной несчастный случай. Тем большую цену приобретало второе сообщение – сведения, собранные за это время Элвис и переправленные через того же Ваддари и, далее, через людей Виттано. Она переговорила со множеством своих приятелей из художественных и деловых кругов; тема разговоров была вполне невинной и не должна была насторожить тех, кто мог бы пасти ее в эти дни – и по линии ДСД, и по линии Приморской, 12. Наиболее важная информация, как водится, совершенно открыто лежала на самом видном месте; картина же вырисовывалась весьма занятная... Примерно три года назад, когда на севере стала разгораться война, среди умбарской молодежи внезапно возникло повальное увлечение эльфами. Для тех, кто попроще, дело ограничилось модой на эльфийскую символику и песнопения, а вот вниманию персон более взыскательных была предложена целая идеология. Идеология эта – по крайней мере в изложении Элвис – выглядела как дичайшая смесь из учений кхандских дервишей ("Ничего не иметь, ничего не желать, ничего не бояться") и мордорских анархистов (переустройство общества на основах абсолютной личной свободы и социального равенства), приправленная буколическими бреднями о "всеобщем единении с Природой". Можно только диву даваться – как могли клюнуть на такую незатейливую мякину юные умбарские интеллектуалы, но ведь клевали же, черт побери, да еще как клевали! Более того – через небольшое время оказалось, что не разделять подобные взгляды просто неприлично и даже опасно: лица, имевшие несчастье высказать о них иное мнение, нежели восторг и умиление, стали подвергаться остракизму и откровенной травле – "дети всегда жестоки". |
