|
То были по большей части хозяйственные путевые заметки; единственным же содержательным текстом оказалось неотправленное письмо, начинающееся словами "Милая матушка!" и адресованное "Леди Эорнис, клофоэли Владычицы". Почти половину его занимало замечательное по своей художественной выразительности описание долины реки Нимродэль – с этим местом у них с матерью, похоже, были связаны какие‑то особо теплые воспоминания (вообще чувствовалось, что память о рощах, достающих до самого неба мэллорнов, где в изумрудной траве прячутся россыпи золотых эланоров, служила эльфу душевной опорой среди ненавистных мордорских песков). Элоар также тревожился, верны ли слухи о размолвке его кузины Линоэль с женихом, досадовал на своего старшего брата Эландара – зачем тот "пробуждает несбыточные надежды в душах своих подопечных из Гондора и Умбара", радовался за мать – ведь именно ей в этом году выпала высокая честь организовывать летний Праздник танцующих светлячков... Ну и прочая ерунда – в том же духе. Что семейство Элоара входит в самую что ни на есть лориенскую элиту (эльфийскому званию "клофоэль", как он знал из разъяснении Шарья‑Раны, трудно найти точный аналог – не то фрейлина, не то королевский советник) – так они догадывались об этом и раньше. Что эльфы осуществляют тайное проникновение в самые разные государства Средиземья, а ведает этой деятельностью, в числе прочих, некто Эландар – это наверняка небезынтересно для тамошних властей и контрразведывательных служб, но к их собственной миссии отношения явно не имеет... Одним словом – тут тоже полный голяк.
Халаддин мучился так весь день, полночи провел у костра за крепчайшим чаем и, так ничего и не придумав, разбудил Цэрлэга и завалился спать – утро вечера мудренее. Надо сказать, что, поглядев с вечера на спокойно и основательно готовящихся к походу товарищей, он твердо положил себе: расшибиться в лепешку, но придумать хотя бы какое‑нибудь промежуточное решение. Даже он понимал: армия, стоящая день за днем в ожидании, без ясного приказа, разлагается в полный кисель. Спал он в ту ночь скверно, несколько раз просыпался и по‑настоящему забылся лишь с рассветом. Он увидел чудесный цирк‑шапито и себя – сбежавшего с уроков втроклашку с оттопыренными ушами и пальцами, липкими от сахарной ваты. Вот он с замершим сердцем следит за немыслимо прекрасной девушкой в белоснежной накидке, отрешенно идущей над темною бездной по тончайшему золотому лучу; он никогда раньше не видел, чтобы канатоходец при этом еще и жонглировал тремя большими шарами – как же это возможно? "Но что это?!! Да ведь это же Соня! Не‑е‑ет!!! Остановите ее – это совершенно не ее дело, она не умеет!.. Да‑да, я понимаю – ее уже не вернуть: назад – еще страшнее... Да‑да, если она не испугается, с нею ничего не случится – это древняя магия... Ну конечно же, магия: ведь шары, которыми она жонглирует – это не что иное, как палантиры! Все три Видящих камня, до которых можно добраться в этой части Средиземья, – это мы сами разыскали их и отдали ей... Интересно, если у нас с Соней будет по палантиру, можно ли передать через него прикосновение?.." С этой мыслью он и проснулся; оказалось – давно уже утро. Над костром уютно булькает котелок – Цэрлэг наловил силками несколько кекликов, – а Тангорн любовно возится со своим обожаемым Снотворным. Именно солнечный луч, отраженный лезвием меча, и разбудил Халаддина: трогать доктора товарищи явно не собирались – хотели, чтобы тот выспался вволю. Проводив глазами стремительный блик, пробежавший дугою по камням на теневой стороне распадка, он грустно подумал: вот кто без проблем достиг бы дворца Владычицы Галадриэль – солнечный зайчик!.. ...Ослепительная вспышка осветила все закоулки его измученного мозга, когда две эти мысли – последняя мысль сна и первая по пробуждении, – разлетаясь навеки, по чудесной случайности соприкоснулись кончиками крыльев. |
