|
Но тут и бритых полно. – Очень просто, – пожимает плечами центурион. Я вижу его резкий профиль. – Они тут все воины. Понимаете, легат? Молодой гем не может сбрить бороду, пока не убьет своего первого врага. Вот как. И тут до меня доходит смысл сказанного Титом. – Сколько же нужно убить врагов, чтобы я увидел столько бритых германцев? Тит Волтумий качает головой так, что чуть не вываливается из седла. – Не очень много, на самом деле. До того как мы пришли сюда, в Германию, гемы постоянно резали друг другу глотки. Теперь это римская провинция. Мы уже два года не даем гемам убивать друг друга… Поэтому новое поколение растет бородатым. Почти все германцы, что недавно вышли из детского возраста, носят бороды. А кто из молодых оказывается с бритой рожей – тот, скорее всего, убил одного из наших. С такими у нас разговор короткий… простите, легат. Что-то я увлекся. Однако. Как все запутанно. – И часто здесь убивают римлян? Он пожимает плечами. – Иногда случается. – Но за что? – Мы не даем им убивать друг друга. Я поднимаю брови. – Всего лишь? – А вы знаете лучшую причину для ненависти? Я впечатлен. Действительно. * * * Быстро темнеет. Огромная грозовая туча ползет сюда – дальше, над лесом, уже глубокая чернота, провал в бесконечность. Времени мало. Теперь мы скачем во весь опор. Рабы жалобно стонут. Тит Волтумий не очень хорошо держится в седле, он «мул», пехотинец, но центурион не жалуется – хотя его и болтает на пегой лошади, как мешок с овсом… Он мучительно пытается удержаться в седле. Дорога, вымощенная камнем. Подковы лошадей звонко стучат по булыжнику. Издалека до нас доносятся глухие раскаты грома. Сюда идет гроза. Поднимается ветер, перекатывает по вершинам деревьев штормовые медленные волны. По вересковым пустошам с обеих сторон от дороги словно катается невидимый великан. Становится свежо… Я сжимаю пятками бока лошади. Настолько свежо, что мне приходится пригнуться, чтобы не сдуло. Ветер дергает меня за волосы, лепит одежду к телу. Справа кресты, слева кресты. Мы их уже много проехали. Глубокая синева вокруг окутывает лес, заросли вереска, квакающие болота. Топот копыт. – Здесь, – говорит Тит Волтумий. У него воспаленные от усталости глаза. Голос мучительно спокойный – и оттого кажущийся еще более измученным. Я резко осаживаю коня – слишком резко. Проклятье! Тот взбрыкивает и чуть не выбрасывает меня из седла. Но прежде чем он толком успевает остановиться, я уже оказываюсь на земле. Оглядываюсь. Здесь? Я поднимаю взгляд, вижу чьи-то изуродованные лодыжки. Мухи вьются вокруг них. Почерневшая шляпка железного гвоздя… Выше голову! Острые колени. На бедре засохшая черная кровь. В этом распятом подобии человека трудно узнать того гордого резкого варвара, что требовал божьего суда… Требовал еще совсем недавно… Теперь это тень прежнего человека – хотя прошло совсем немного времени. Ребра едва не прорывают кожу. Мне кажется, что я вижу… Прорывают. Смешно. Проклятье! Мы опоздали. Опоздали! Я спрыгиваю с коня. Проклятье! Прокля… – Быстрее! – кричу я рабам. – Снимайте его! Что встали, придурки?! Ну! – Легат, – говорит Тит негромко. Он смотрит на меня сверху вниз, сидя в седле неровно и неловко. Вообще удивительно, что он не выпал из него по пути. – Что – легат?! – Я поворачиваюсь к рабам. – Я жду. Снимайте его, чего ждете? – Легат! В голосе центуриона затихают раскаты далекого грома. Он смотрит на меня спокойно и просто. – Он мертв. * * * Помню, когда Квинта в детстве ударило качелями, он – мокрый от слез обиды и ярости – стоял и пинал деревянный столб. |
