|
– Ду ис двала. Вот же ответ, прямо перед тобой». Пустой сундук. Пустота – это пространство, заполненное эфиром. В ней нет кое-чего важного. Кое-чего, что объяснит смерть Тарквиния… Я поднимаюсь и выхожу в коридор. Темнеет. Все залито синим вечерним светом. Иду в перистиль, опускаюсь на скамейку перед фонтанчиком… Долго сижу, слушая, как журчит вода. Начинает темнеть. Синий – цвет смерти. Точно. – Смешно, – говорю я. Потому что ответ все время был у меня перед глазами. Почему вещи были разбросаны по всей комнате? Что искали? Что украл вор? Я на всякий случай проверяю комнату, заглядываю во все углы. Посылаю рабов проверить повозку и мой багаж. Ничего. Ее нет. Шкатулка из черного дерева, крышка расписана красками. Я купил ее когда-то давно в Лабезе, когда еще служил младшим трибуном. Третий Августов легион, Африка. Хорошее было время… Бегущие кони на фоне ливийской пустыни, гривы развеваются. Желтый фон нарисован золотой краской, но со временем та облупилась, появились черные полосы. Шкатулка до сих пор пахнет сухой африканской пылью. В последний раз шкатулку открывал Тарквиний… Да, именно! Чтобы достать для меня фигурку из странного серебристого металла. Воробья. Вот оно. Что украл вор? Шкатулку. А что он хотел украсть? Это хороший вопрос. Я открываю глаза. Кажется, нашел. * * * Германец не убивал Тарквиния. Возможно, это сделал кто-то другой… кто-то, кто знал, что у меня есть фигурка Воробья. И что она находится в шкатулке с другими вещами Луция… Вернее, находилась до того, как я надел ее на шею. Зачем Луций оставил мне эту вещь? Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат. Луций, Луций. Во что ты ввязался?! Шкатулка пропала. Среди вещей германца ее не было. Хотя, возможно, он передал шкатулку кому-то другому. Надо бы узнать – кому. Вопрос: как? Я поднимаю голову. Вода журчит, круги разбегаются. Но германца уже не спросишь. Его казнили… стоп. Я замираю, чтобы не спугнуть мысль. Его распяли, так? Позорная и… очень затянутая казнь. На кресте умирают долго. Иногда – по нескольку дней. Я поднимаю голову, медленно выдыхаю… А значит, у меня остался шанс все узнать. * * * Что ж… пора начинать. Смелее, легат. Я зажигаю свечу, смотрю, как колышется на сквозняке пламя. Ставлю ее на стол. – Легат. – Квинтилион почтительно склоняется. Старый хитрый раб, прожженная бестия. – У вас ко мне дело? – Да, Квинтилион, – говорю я распорядителю дома. – Спасибо, что пришли. Мне нужна ваша помощь. Мне понадобятся веревки и инструменты. Топор, может быть. Что-то такое. Есть у вас топор? Он явно озадачен, но кивает. – Спасибо, Квинтилион. Я пришлю рабов. И еще. Отправьте, пожалуйста, кого-нибудь в казармы у главных ворот. Все будет хорошо, думаю я. Или… – Вызовите сюда старшего центуриона Тита Волтумия. …не будет. Распорядитель кивает. Проходит почти час – я уже начинаю терять надежду. Когда центурион появляется в моей комнате, свеча почти догорела. Я ставлю на стол еще одну чашу, беру кувшин. Наклоняю… Темное, почти черное вино с тихим плеском льется в серебряный сосуд. – Выпьете, Тит? Центурион смотрит на меня из полутьмы. Я вижу его высокий темный силуэт, свет факела за спиной центуриона обрезается жесткой линией головы и плеч. – Спасибо, легат, – отвечает он, но стоит неподвижно. Я думаю, что когда-нибудь я научусь принимать решения так же, как мой брат, – без судорожных колебаний, быстро и четко. Где-то вдалеке грохочет гром. Будет гроза. – Вы звали меня, легат, – напоминает центурион. |
