— Так, — согласился он. — Но, боюсь, от популярности мне никуда не деться.

— Да?! — я был неприятно поражен. — И почему, позвольте полюбопытствовать?

— Потому что единственное, что мне может помочь, — это полная и безусловная гласность. Мне нужно связаться с журналистами, причем самыми известными.

— Например?

Он пожал плечами:

— Ну не знаю. Манкин?

— Слишком амбициозен, — высказал я вслух свое личное мнение.

— Быковский.

— Слишком молод.

— Холодов был еще моложе, когда его убили, — напомнил Аничкин.

— Быковского никогда не убьют, — категорически заявил я. — Самое большее, на что он способен, — выматериться на страницах газеты и заявить, что это народный фольклор.

— Соколов?

— Не знаю, — мне вдруг надоело это перечисление знаменитостей. — Вообще я думаю, что гласность в этом деле может быть применена только в самом крайнем случае.

Он повернул голову и с интересом посмотрел на меня.

— То есть вы хотите сказать, — осторожно подбирал он слова, — что у нас есть и другие пути?

— Совершенно верно.

— Тогда повторяю вопрос: что вы намерены делать, чтобы разоблачить Стратегическое управление?

Слишком лобово выражается, подумал я, но понять его можно: все-таки не из санатория человек вышел.

Однако вопрос требовал четкого ответа.

— В первую очередь я хочу вас спросить вот о чем: какие отношения связывали вас с председателем Национального фонда спортсменов Федором Борисовым?

Он как-то странно икнул. Я ожидал нечто такое, знал, что вопрос для него будет неожиданным, но подготавливать его не имел ни малейшего намерения. Пусть не думает, что в Генпрокуратуре сидят лохи, которые будут плясать под его дудку. Пусть под нашу пляшет. А то вообразил себя национальным сокровищем!

Я молчал и смотрел на дорогу. Мы уже выезжали за пределы Москвы.

— Вы его арестовали? — спросил он наконец.

— Борисов был убит на больничной койке, — сообщил я и вкратце пересказал все, как было. Разумеется, умолчав о ключе.

Потом я взглянул на него и увидел, что лицо его стало совершенно белым.

Он встретился со мной глазами. Взгляд у него был такой, словно ему только что Президент страны лично сообщил, что через четыре с половиной минуты он нажимает кнопку и начинает ядерную войну. Я просто содрогнулся от этого взгляда.

— Все пропало, — прохрипел он. — Все полетело к черту.

— Не думаю, — успокоил я его.

— Вы же ничего не знаете! — громко простонал он.

— Сказать, что я всезнайка, было бы преувеличением, — заметил я. — Но сказать, что я совсем уж ничего не знаю, — это, видите ли, другая крайность. Кое-что мы все-таки знаем, уж поверьте.

Он не усмехнулся — он оскалился. Настоящий Фредди Крюгер.

— Вы даже не представляете, как много вы не знаете, — в отчаянии сказал он.