Он чувствовал, как поднималась и опускалась грудь: вдох, выдох и снова вдох. Но стоило только об этом подумать, и дыхание прекратилось — словно он задержал воздух или тот вообще испарился. И ничего вокруг, кроме белой безмолвной реальности настоящего, в которую, правда, уже через секунду тоже верилось с трудом, словно зрение опять его подвело: теперь высоко над головой, на границе воды и воздуха, разливался танцующий свет. Водоросли нежно обвивали его плечи, а течение весело играло тонкими стеблями. Ну, и что дальше? Собраться с силами и бороться, всплыть на поверхность, пусть даже неделю придется проваляться в больнице, но потом — потом домой; стоит только захотеть, и жизнь повернется вспять и пойдет как прежде. Роковой вопрос и бесконечно долгое мгновение — все было в его руках, и все развеялось, едва Юлиан пошевелился или только подумал пошевелиться. Он потерял чувство реальности, которая скользнула в какую-то другую. И снова рельсы, и снова снег, прибывавший все более мощными волнами.

И вдруг наступило прозрение. Он снял залепленные снегом очки и сложил. Секунду взвешивал в руке. Потом повертел окоченевшими пальцами и зашвырнул в метель.

Очки уменьшались, падали, поглощаемые бурей, а потом разбились. Но он уже не видел этого, он шел дальше, уже не пытаясь укрыться от ветра. Спрятал руки в глубокие карманы, закрыл глаза и не удивился, когда тень, выступившая из-за белой пелены, вдруг превратилась в навес над перроном. Вокзал.

Никаких стрелок или разветвлений, одноколейка. Платформа под покатой крышей. Два фонаря, домик с темными окнами, у стены скамейка с отломанной спинкой. Щит, но надпись — всего несколько букв — Юлиан не мог прочитать.

Он выбрался на платформу, добрел до скамейки и сел. Боль ушла. Ветер тоже стих, Юлиан больше ничего не чувствовал. «Тебя еще кое-что ждет впереди». Кто это сказал?

Юлиан посмотрел вверх, щит над головой пришел в движение, его тень медленно раскачивалась туда-сюда. Он невольно подумал о Кларе, маме, Пауле, которого не встречал уже несколько месяцев. Даже об Андреа. В существование этих людей почти не верилось, память с трудом воскрешала их лица. И еще на секунду он вспомнил Ветеринга, маленького человека с вечно плохим настроением; никто и не подозревал, сколько он знал. Отчего все свершилось так быстро? Так удивительно быстро.

Небо прояснилось: рельсы тянулись вдаль, соединяясь в одной точке. Там, на севере, набегали друг на друга холмы, много холмов, сталкивались, росли, превращаясь в горы. На востоке, параллельно горизонту, поблескивала тонкой линией большая река или море. Подавшись вперед всем телом, Юлиан долго всматривался. Его наполняло любопытство. За спиной послышался скрип двери, он обернулся, из темного домика обходчика вышел человек. Широкий в плечах, круглолицый, усатый. Юлиан как будто его уже где-то встречал. Давно, а может, и не очень, но это теперь не имело значения.

— Вам чем-нибудь помочь?

— Нет, — ответил Юлиан. — Уже нет.

— Поезд с минуты на минуту подойдет.

Юлиан разглядывал свои руки. Потом поднял глаза к небу: оттуда падали хлопья, бесчисленное множество безупречно белых пылинок. Странное дело: он больше не мерз, и целую секунду, скорее по привычке, этому дивился. Потом кивнул. И вдруг невольно улыбнулся:

— Я знаю.

Я и Каминский

Хелене

Я и в саном деле удивительное существо. Разве не оказывают мне повсюду исключительный прием? Разве не удостаивают меня уважения лучшие умы? Мне свойственно благородство души, вновь и вновь себя обнаруживающее, весьма глубокие знания, неистощимость и незаурядность идей, оригинальное чувство юмора и столь же оригинальная манера выражаться; и сверх того, полагаю, я весьма преуспел в ведении тайн человеческой натуры.