Бедняжка, наверное, в совершенном смятении, мне стало ее почти жаль. Насколько я ее знал, она уже почти раскаивалась в том, что мне наговорила; самое позднее завтра утром позвонит мне и плача попросит прощения. Она не умела передо мной притворяться. Уже несколько успокоившись, я взял диктофон, вложил первую кассету и закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться на воспоминаниях.

IV

— …Кого?

— Каминского. Мануэля Ка-мин-ско-го. Вы его знали?

— Мануэля. Да. Да-да. — Старуха улыбалась бессмысленной улыбкой.

— Когда это было?

— Что было?

Она приблизила к моим губам восковое сморщенное ухо. Я наклонился к ней и прокричал;

— Когда?

— Да боже мой, тридцать лет назад.

— Наверное, все пятьдесят будет?

— Нет, поменьше.

— Пятьдесят. Пересчитайте!

— Он был очень серьезный. Мрачный. Вечно держался в тени. Нас познакомил Доминик.

— Сударыня, я, собственно, хотел спросить о…

— Вы слышали Паули? — Она показала на птичку в клетке. — Он так чудно поет. Вы обо всем этом напишете?

— Да.

Голова у нее медленно поникла, на секунду мне показалось, что она заснула, но тут она вздрогнула и снова выпрямилась.

— Он всегда повторял, что долго будет неизвестен. Потом прославится, потом его снова забудут. Вы об этом пишете? Тогда напишите еще, что мы не знали.

— Чего не знали?

— Что можно дожить до такой старости…

* * *

— …Так как, вы сказали, вас зовут?

— Себастьян Цёльнер.

— Вы из университета?

— Да… Из университета.

Он засопел и неуклюже провел рукой по лысине.

— Дайте подумать. Познакомился? Я спросил у Доминика, кто этот надменный тип, он сказал, Каминский, как будто это что-то значит. Вы, может быть, знаете, в ту пору уже исполнялись мои симфонии.

— Как интересно, — устало откликнулся я.

— Чаще всего он просто сидел и молча улыбался. Воображал о себе невесть что. Вы же знаете, бывают такие люди, — считают себя гениями, еще не успев… А потом это еще и сбывается, mundus vult decipi… Я тогда сочинял симфонию, один из моих квартетов исполнялся в Донауэшингене, и Ансерме согласился…

Я покашлял.

— Ах да, Каминский. Поэтому-то вы и пришли. Вы же здесь не ради меня. А ради него, я знаю. Как-то раз мы пришли посмотреть его картины к Доминику Сильва, у него тогда была роскошная квартира на Рю Вернёй. Сам Каминский забился в угол, зевал и делал вид, будто это все ему совершенно безразлично. Может быть, и правда — он и не на такое был способен. Скажите, а из какого вы, собственно, университета?..

* * *

— …Если я правильно понял, — спросил Доминик Сильва, — за ужин платите вы?

— Пожалуйста, заказывайте что хотите! — удивленно сказал я. Позади нас в направлении Плас-де-Вож проносились машины, официанты ловко пробирались между плетеными стульями.

— А вы хорошо говорите по-французски.

— Более-менее.

— Мануэль говорил по-французски просто ужасно. В жизни не встречал человека, который был бы так безнадежно бездарен в том, что касается языков.

— Нелегко было вас найти.