Это была точно такая же карточка, как одиннадцать предыдущих — белая, прямоугольная, с надписью в стихах:

Кинжал. Вот и двадцатый предмет. Это следовало предвидеть.

Теперь все было ясно. «Последний удар…» Да, да, все сходится.

«Беда в том, — безрадостно подумал Эллери, — что все уж слишком сходится».

Сходится настолько, что надо было быть безумцем, чтобы принять все это за правду.

…И крещенье: 6 января 1930 года

Когда сержант Девоу вернулся в спальню, Эллери оставил его при покойнике, а сам поспешил вниз.

В гостиной были все, кроме мистера Гардинера, Расти Браун и ее матери.

— Я дал Расти успокоительное, и она прилегла у себя в комнате, — пробормотал доктор Дарк. — С ней миссис Браун и достопочтенный.

Эллери кивнул. Лица у всех были ошеломленные.

— Нож, — сказал он. — Полагаю, что все вы его видели. Это что-то наподобие старинного кинжала с рукоятью, украшенной полудрагоценными камнями. Он из этого дома, мистер Крейг?

Крейг покачал головой. Он как-то резко постарел. Выпрямившись, он сидел в кресле, в некотором отдалении от других. Губы его, прикрытые бородой, были плотно сжаты. Похоже, ему стоило немалых усилий держать себя в руках.

— Никто не узнает кинжал?

Никто не ответил.

Эллери пожал плечами.

— Ладно, это работа для Луриа. Нас касается то, что это был последний удар. — Он повторил стихи на карточке. — Номер двадцатый. Завершает всю серию.

Эллери замолчал. С какой стати ему было посвящать их в то, что теперь ему известен смысл подарков? Он не мог систематически довести дело до конца — не мог сказать им, что подсказки в стихах, тот смысл, который раскрывался в них, как в едином целом, — то есть вся схема преступления, — складывались в несколько однозначную картину, что обвиняющий перст можно было направить только в одного из них. Он не мог признать отсутствия альтернативы. Он не мог сказать: «Это неопровержимо доказывает вину вот этого человека».

Ибо принять этот единственный вывод — значило счесть указанного человека полным идиотом. «А этого не может быть, — угрюмо сказал Эллери сам себе, — поскольку природа этого преступления такова, что задумать его мог только умный человек. Одно с другим не сочетается. Разве кто-нибудь, способный построить такую хитроумную схему, стал бы все это делать лишь затем, чтобы навести подозрение на самого себя? А ведь именно к этому и вели все подсказки».

Непостижимо. И поэтому надо было молчать.

В этом деле с самого начала было три жертвы: Джон, тот, на кого указывали подсказки, и сам Эллери. Желанным результатом, разумеется, была смерть Джона. Роль, отводимая Эллери, заключалась в том, дабы он, подобно послушной ищейке, следовал за подсказками и дал себя провести — чтобы под конец, придя к якобы совершенно неопровержимым выводам, он обвинил в убийстве Джона совершенно невиновного человека.

Весь хитроумный план, с рождественскими коробочками, их содержимым, подсказками в виршах, имел только одну цель: возложить ответственность за убийство Джона на невиновного. Такая подставка была умна и еще в одном отношении: у Эллери были основания полагать, что этот невиновный имел, теоретически говоря, весьма сильный побудительный мотив к такому убийству. А когда все улики указывают на него, да еще, прямо как по заказу, появляется мотив — тут уж обвинение в убийстве становится просто неопровержимым.

«Нет, — сказал сам себе Эллери.