Узнав о случившемся, Сьюки обозвала Нординг сукой, динамщицей и тайной социопаткой, но, приглядевшись, можно было понять, что она довольна.

К ноябрю Питу все же удалось выяснить, где обосновалась Джуди Нординг – она устроилась в новую студию в Сиэтле; он ринулся туда, и она, возвращаясь дождливым вечером с работы, с изумлением увидела его на своем крыльце. Она разрыдалась, а он уговорил ее зайти в бар на противоположной стороне улицы. Выпив для успокоения джин-тоник, она сухо попросила прощения за свой поступок, но заявила, что не могла поступить иначе после того, как узнала о его предыдущих женитьбах, детях и его бисексуальности. На все это ей раскрыла глаза Сьюки; по словам Нординг, во время последнего со Сьюки совместного ленча та показала ей и объявления о его браках, и фотографии его многочисленных детей и даже познакомила с мужчиной, которого Пит обижал, когда был его любовником. Сьюки, пояснила Нординг, сказала, что не имеет права скрывать все это от нее.

Питу оставалось радоваться, что Сьюки не выставила его, например, героиновым дилером или убийцей, потому что Нординг поверила бы в это и нажаловалась бы на него в полицию.

Той же ночью он уехал обратно в Лос-Анджелес. А серьезный разговор со Сьюки, состоявшийся в той же квартире, которую они снимали вдвоем, прошел совсем не так, как он в негодовании планировал. Сьюки рыдала и объясняла, почему спровадила Нординг, и, когда он направился к выходу, вцепилась в рукав его куртки, не умолкая ни на секунду.

Теперь он понимал, что Сьюки стала алкоголичкой уже к тому времени, когда они закончили колледж в 1975-м. К началу восьмидесятых, когда двойняшки уже некоторое время поработали у Лоретты Деларавы, они были известны среди знакомых как «Трез и Нетрез» – Пит был Трез (трезвенник), а Сьюки, напротив, Нетрез.

Он был уверен, что не единожды пытался уговорить сестру завязать с выпивкой, но сейчас мог вспомнить только один из этих разговоров. В перерыве съемок где-то на Редондо-Бич, за несколько лет до того, как она расстроила его помолвку с Джуди Нординг, он робко предположил, что еще одного глотка из ее термоса с бурбоном может хватить на день или, по крайней мере, на все утро, на что она ответила: «Меньше знаешь, лучше спишь». Тогда она еще как-то странно на него посмотрела – вроде как неуверенно улыбнулась, подняв серединки бровей и опустив оба края, как будто демонстративно прощала его за заданный по недомыслию неделикатный вопрос, на который можно было бы ответить и совсем не так сдержанно.

Он погасил сигарету в маленькой жестяной пепельнице, стоявшей на узкой раковине умывальника, поднялся и натянул штаны. Попозже он заедет в какой-нибудь студенческий спортзал и примет душ, но пока что нужно было отыскать место, где можно позавтракать, и чтобы там была уборная для посетителей… а затем прошвырнуться по городу.

Он обулся, надел рубашку и, протиснувшись между передними сиденьями, раздвинул занавеску на ветровом стекле. Окна в близлежащих домах все еще были темными, хотя оранжевое зарево факелов Военно-морской топливной базы уже начало меркнуть на фоне зари.

Устроившись на водительском сиденье и включив зажигание, он вдруг почувствовал со всей определенностью, что три ночи тому назад Сьюки действительно покончила с собой. От этого сердце его не стало биться сильнее, он лишь закурил очередную сигарету, легонько нажимая на педаль газа, чтобы прогреть холодный двигатель, но тут же он понял, что она стремилась к смерти уже много лет – возможно, с 1959-го, когда умер их отец.

«П.Р.У., чувак». Проблемы решаются ускорением. Но она так и не смогла достаточно ускориться. Тридцати двух лет на это не хватило.

А теперь Сьюки стала призраком. Салливан надеялся, что она сможет мирно упокоиться и спать вечным сном и что ее не отыщет и не снюхает какая-нибудь Деларава Восточного побережья, что она не останется бодрствующим в тревоге духом и не выродится путем постепенного усвоения материи в слабоумную бродячую тварь наподобие тех, которых он видел вчера на руинах имения Гудини.