- Вспомните, Ник, когда вы очнулись в Сан-Диего?

- Ночью, в больнице. Что было днем, я совершенно не помню.

- Ну а ваше последнее воспоминание до этого провала памяти?

- Помню, как я проснулся в то утро. Всю ночь я не спал и был в подавленном состоянии. Перед глазами стояла та кошмарная сцена на складах. Меня преследовал запах виски и горящих поленьев. Захотелось хоть на время забыться, и я пошел в ванную - там у нас хранятся снотворные. Но, увидев пузырьки с красными и желтыми таблетками, я решил: приму все разом и забудусь навсегда.

- Тогда вы и написали прощальную записку?

Он обдумал мой вопрос.

- Да, я написал ее перед тем, как принял таблетки.

- Сколько таблеток вы приняли?

- Не считал. Пару горстей, наверное. Чтобы умереть, вполне достаточно. Но я не мог сидеть в ванной: туда могли явиться и помешать мне умереть. Я вылез из окна и спрыгнул. Наверное, стукнулся при падении головой. - Положив письма на одно колено, он бережно потрогал висок. - Очнулся я только в сан-диегской больнице. Но я уже обо всем этом рассказал доктору Смизерэму.

Я поглядел на Смизерэма. Он, не слушая Ника, раздраженным шепотом пререкался с женой.

- Доктор Смизерэм?

Он круто обернулся, но не откликнулся, а потянулся за письмами, лежавшими у Ника на коленях.

- А ну-ка, дайте посмотреть, - Смизерэм пошелестел тоненькими листками и прочитал, обращаясь к жене: - «Летчики чем-то напоминают скаковых лошадей - они до того растренированы, что это уже нездорово. Надеюсь, что я не выгляжу так со стороны. А вот командир нашей эскадрильи Вильсон выглядит именно так (он больше не читает наших писем, так что я могу не стесняться в выражениях). Вот уже четыре года, как он на войне, но мне кажется, он ничуть не переменился, - все тот же чопорный выпускник Йельского университета, что и четыре года назад. Однако мне кажется, он остановился в своем развитии. Он отдал лучшие годы войне…»

- Вы отлично читаете, доктор, - сухо сказал Тратвелл, - но не кажется ли вам, что вы выбрали неподходящее время?

Смизерэм словно не слышал Тратвелла.

- Как звали командира моей эскадрильи на «Сорел-бей»? - спросил он жену.

- Вильсон, - сказала она еле слышно.

- Ты помнишь, что точно в тех же выражениях я писал тебе о нем в марте сорок пятого года?

- Смутно. Но охотно тебе верю.

Смизерэма ее ответ ничуть не удовлетворил. Он снова пролистал письма, в ярости чуть не раздирая страницы.

- Слушай дальше, Мойра: «…Мы почти у самого экватора, очень донимает жара, но не подумай, что я жалуюсь. Если мы и завтра будем стоять у этого атолла, я поныряю с борта: мне уже несколько месяцев не приходилось плавать - с самого Пирл-Харбора. Теперь мое самое большое удовольствие - душ, я его принимаю каждый вечер перед сном». И так далее. Потом в письме упоминается, что Вильсона сбили над Окинавой. Явственно помню, что писал тебе об этом летом сорок пятого года. Как ты это объяснишь, Мойра?

- Никак, - сказала она, не поднимая глаз. - И не подумаю ничего объяснять.

Тратвелл встал и из-за плеча Смизерэма пробежал письмо глазами.

- Насколько я понимаю, это не ваш почерк. Нет, нет, явно не ваш. - И добавил после паузы: - Ведь это почерк Лоренса Чалмерса, не так ли? - Затем последовала еще одна пауза. - Значит ли это, что военные письма Чалмерса к матери были подделкой?

- Разумеется. - Смизерэм потряс зажатыми в кулаке письмами. Глаза его были обращены на жену. - Но я так до сих пор и не понял, как могли быть написаны эти письма.

- Чалмерс служил когда-нибудь в морской авиации? - спросил Тратвелл.

- Нет. Он поступил было на летные курсы. Но так и не смог их закончить. По правде говоря, его демобилизовали через несколько месяцев после того, как он был зачислен во флот.