Вдруг на него упал свет ламп и уставилось лицо в респираторе. Так все началось…

…Помнил ли он, кому служил? Корректнее сказать, он хотел бы об этом забыть. Обещание, данное много лет назад, всегда пугало его. Как и сам Синиша. В нем не было ничего от человека. В глазах застыло бессмысленное выражение, как у тупого животного, хотя за ними тускло горели мыслительные процессы. Но вели Синишу прекрасные инстинкты. Он не понимал, а чувствовал. Это делало его еще опаснее и непредсказуемее.

Что он обещал много лет назад Вавилону? Чуму? Свой план такой шестерке, как Лаки, он точно не объяснял. Синиша издавна обзавелся глазами и ушами на башне. Что-то готовилось в лабиринтах бункеров, и это обещало обернуться большой бедой для всех.

Лаки начинало трясти. От мысли, что все, к чему он привык, превратится в тот склеп, из которого он вышел, становилось физически плохо. «Так, ну-ка, соберись. Ты везунчик! И останешься при своем, даже когда придет конец света».

Глаза резануло ослепительно белым. Лаки скорчился на полу, пряча лицо в руки.

– Томич, на выход! – прогремело всюду.

Дважды уговаривать не пришлось.

* * *

Набор переменных оказался любопытным: министр безопасности, министр иностранных дел, глава культурного фонда Вавилона (он же отец Веруки) и глава «Фау» по связям с общественностью. Все эти благородные старцы, состоящие на пятьдесят процентов из добротной синтетики, воззрились на Лаки как на плохо сервированное блюдо.

Он и не сомневался, что выглядел дерьмово. Несколько недель в карцере из кого угодно чучело сделают.

– Томич, присаживайтесь.

– Здрас-с-сте, – процедил он, плюхаясь на предложенный стул и оценивающе глядя на своих собеседников исподлобья.

Чутье подсказывало, что наметился интересный поворот. Столько важных шишек не станут без веской причины вызывать такого забулдыгу, как он.

– Вы здесь по важному поводу. Мы изучили вашу биографию и пришли к выводу, что ваше содействие в тревожащей нас ситуации будет необходимо. Мы обрисуем вам общий контекст и наши ожидания. Если согласитесь, попадете под немедленную амнистию.

– Да все что хотите!

Отец Веруки слегка придвинулся, пытливо вглядываясь в его лицо умными серыми глазами. Лаки тоже уставился в ответ, не вполне понимая, отчего к нему столь пристальное внимание.

– Вы были приняты на Вавилон в возрасте двенадцати лет и принадлежите к последнему потоку мигрантов, которых мы взяли. Вам удалось пройти через заброшенные шахты. – Министр обороны начал зачитывать его дело, бегущее по экрану планшета.

– Ну, – отозвался Лаки, по-прежнему чувствуя настороженность.

– Получив иммунитет вавилонянина и все привилегии жителей башни, вы продолжали жить на два мира и саботировали наш порядок, косвенно способствуя подпольной торговле органами и наркотиками. Таможенники не раз ловили вас на нижних уровнях, когда вы содействовали незаконному проникновению контрабандистов. По данным в деле, вы являлись их информатором и проводником на башне.

– Ну вот не надо опять это морализаторство, – картинно всплеснул руками Лаки. – Мне стыдно. Да, очень. Но выбора тоже особо не было. От них же не избавишься.

В него внимательно вперились несколько пар глаз. Упс, кто-то чуть не проговорился.

– Это правда, что меченых Собачники не трогают? – негромко раздался голос Като Моргенштерна, отца Веруки.

Лаки смутился и засунул кулаки поглубже в карманы.

– Да не знаю я…

– Покажите правую руку.

Его просили мягко, почти ласково, но почему-то казалось, что вот-вот опять шибанут током.