– Добрый вечер, – сказал Боб. Это прозвучало приглушенно, как будто в ушах у меня торчали ватные затычки. Я неуверенно поднял ладони и хлопнул себя по щекам. Это оказалось больно. Как и должно было быть. Стало понятно, что я проснулся.

Только эта тяжесть в голове... Я поднял руки еще выше, ощупал череп. Какой‑то он был не такой.

– Вы что, пришили мне чужую голову, пока я спал? – хмуро поинтересовался я у Боба. Тот оторвался от рассматривания картинок в журнале «Космополитэн» и продекламировал:

– Голова повязана, кровь на рукаве. След кровавый стелется по сырой траве.

– Туго замотали, медики хреновы, – пожаловался я.

– Чтобы не развалилась.

Я еще немного поворчал, а потом стал осторожно сползать со своего ложа, которое было составлено из двух древних кухонных столов разной высоты. Из‑за этого у меня теперь болела спина.

Разминая руками поясницу и переступая черепашьими шагами по полу, я осматривался. Место, в котором находились я, Боб и прикорнувший в углу на разодранном матрасе Сидоров, напоминало деревенский сарай. Бревенчатые стены, высокий потолок, каких не встретишь в городских квартирах. И запах: пахло довольно противно, но не так, как пахнет в «хрущевках» или в многоэтажных панельных домах. Это был очень своеобразный плохой запах. Сырое дерево, затхлость и гниль. Боб листал глянцевые страницы журнала и морщился. То ли от запаха, те ли от содержания журнала.

– Куда это нас занесло? – спросил я, подойдя поближе к Бобу и привалившись к стене для удобства.

– Нас заносит все дальше и дальше, – пробормотал он, не отрывая глаз от фотографий Наоми Кэмпбелл. На меня он смотреть не хотел. Конечно, у Наоми фигурка получше. Да и бледный я какой‑то стал в последнее время.

– Анна? – задал я следующий вопрос.

– По делу, – был ответ.

– А мы что тут делаем?

– Ждали, пока ты очухаешься.

– Ну, так дождались, – обрадовал я Боба, и он все‑таки отложил журнал.

– Что ты предлагаешь? – осведомился он.

– Даже не знаю... – сказал я, и это было правдой. В голове стоял какой‑то туман, в котором очень успешно спрятались все мысли. Я понимал, что это неправильно – сидеть в сарае. Но почему это неправильно, я вряд ли бы смог объяснить.

Боб скептически посмотрел на мое лицо и снова углубился в чтение.

А я сполз по стене на пол и закрыл глаза.

– Сортир на улице, – услышал я в наступившей темноте бурчание Боба. – Какой кретин его строил?! Руки бы оторвать... Такие щели в стенах...

– Боишься, что будут подглядывать?

– Дует, – коротко ответил Боб. – Здесь задохнуться можно, а на улице – ураган какой‑то. И вообще: нет в жизни счастья.

Может быть, он говорил еще что‑то, но я уже не слышал. Я заснул и проснулся уже перед накрытым столом. Даже перед двумя. Я сидел на фанерном ящике, а передо мной стояли два стола, те, что служили раньше мне постелью. Теперь они были покрыты старой газетой и богато сервированы. Под стать окружающей обстановке. Буханка черного хлеба, палка салями, две полуторалитровые бутылки минеральной воды, две банки килек в томате, три плитки шоколада и россыпь красных венгерских яблок. Плюс четыре тарелки, четыре вилки и четыре стакана. Все – из белого пластика.

Во главе стола сидел Сидоров, мутно поглядывая вокруг и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Я сперва подумал, что это от слабости, но оказалось, что он тоже восседает на ящике, а тот скрипит и гнется под ним. Сидоров глотал какие‑то таблетки, что высыпала перед ним на газету Анна, и запивал их водой.

Мне тоже досталась порция: таблетка аспирина, растворенная в воде.