Анна сметает снег с крыльца. Всех во двор потянуло. Это и понятно: морозы отпускают. Первая робкая капель появилась.

Михаил радуется приближению весны, он не любит холодов. По теплу, а может, так кажется, даже время идет быстрее.

— Скоро мальков будем выпускать в море, — сказала недавно Лида.

— А как? Отлавливать их в ведра и отвозить в поселок?

— Ну что вы, Миша! Вскроется река, сойдет лед. Мы прочистим русло от наносов и, как только вода в реке согреется, откроем решетки и понемногу начнем выпускать мальков из садков в реку. Сначала из одного, потом из двух. Проверим, когда они появятся в устье, много ли погибнет.

— А разве можно подсчитать, сколько их уйдет в море?

— Приблизительно могу определить.

— Дня за два или три всех выпустим?

— Нет. Так торопиться нельзя. Знаете, у нас в реке водится хариус. Хорошая рыба, редкая, из ценных пород, но я ее не люблю. Она наших мальков ест. Догоняет и глотает, а я не могу такое терпеть.

— Значит, выловить нужно того хариуса!

— Нельзя. Его очень немного. Но мне своих жалко. Вот и увидела, что хариус в теплой воде не столь прожорлив, как в холодной.

— Пока река согреется, август наступит.

— В конце апреля уже все садки будут пустыми. А мы будем готовить их к новой путине, новой жизни…

«Когда ж и меня, как малька, выпустят отсюда?» — подумалось невольно, но вслух ничего не сказал.

Михаил привел в порядок стол и тумбочку. Сложил в пакет все письма, которые получил в зоне и здесь. Их совсем немного, почти все от матери. Но теперь она не напишет. И писем ему ждать уже неоткуда.

«Интересно, как за это время изменился город? Помнят ли меня там? До него так далеко, как мальку до моря. И так близко, потому что он всегда в памяти, всюду со мной». Глянул Смирнов на тайгу. Как изменилась она! Елки сбросили снежные шубы, деревья освободились от снежного плена, потянулись к теплу, к солнцу. У вербы почки вот-вот распустятся. Кое-где с сопок уже бегут в реку тонкие ручейки. И хотя по ночам их сковывает мороз, на следующий день они оживают снова.

Весна… Она приходит в каждую жизнь. Негромко и неотвратимо, меняя все на своем пути. Вон и Влас осмелел. Уже без шапки в дизельную ходит, куртка нараспашку.

«А ведь вылечили его женщины! От такой болезни спасли», — вспомнил Михаил не без зависти. Ему на свою болезнь жаловаться помешала стыдливость.

— Ну что сосед! Греешься? — остановился Влас.

Только открыл рот, чтобы отругать за ночное беспокойство, Смирнов его спросил:

— Ну, как мамаша? Пишет тебе? Просит алименты?

Меченый только теперь вспомнил, что после письма,

которое подсказал Михаил, мать не прислала никакого ответа, словно с испуга навсегда забыла адрес сына.

— Нет! Посеяла про них! Видно, нашла нового сожителя и трясет его как липку! Меня оставила в покое благодаря тебе. Это верняк, — согласился Влас и огляделся вокруг. — Линяет колотун! Додышали до тепла. Легче будет кантоваться здесь. Ох, и оборзеем мы от здешней глуши! Как она уже достала!

Михаил молча кивнул и увидел Федора, спешившего к ним:

— Скоро река вскроется, слышите, мужики? Воды себе запасите на весь ледоход. С неделю ничего из реки не возьмете.