— Наденьте что-нибудь красивое. И sexy…

Итальянка с выражением оскорбленной невинности произнесла:

— Вот дурачок!

И хлопнула дверью.

XXXIX

В номере было темно, и Томаш, едва дверь закрылась, попытался на ощупь найти выключатель. Нашел, раздался щелчок, но свет не зажегся.

— Черт! — вырвалось у него. Надо же, забыл вставить пластиковую карту-ключ в спецотверстие, чтобы дать энергию и в это Царствие тьмы. Вставил и… был ему свет!

И был перед ним мужчина.

Он инстинктивно отпрыгнул на шаг, стукнувшись о дверь, и только в этот миг понял, что это же — он сам! В зеркале напротив двери! Вот же его родное лицо! Уфф!.. Сердце, однако, стучало, как у зайца. — Так можно и в штаны наложить! — он снова посмотрел в зеркало и рассмеялся, вспомнив, как бился о дверь, аки загнанный зверек. Просто агнец какой-то. — Ни к черту нервы стали!..

Расправил плечи и пошел в туалет помочиться. Свет включать не стал, так как казалось, что освещения в комнате вполне хватит и на унитаз. Ошибся. В туалете не было видно ни зги, но возвращаться назад не хотелось, да и оттягивать это дело уже было невмочь — пришлось действовать на ощупь.

Попытался угадать, где центр, и по тому, как бурно зажурчали встретившиеся воды, понял, что «попал в яблочко». Закончив, нажал на слив и нащупал раковину, чтобы умыться. Открыв кран, подставил руки под прохладную воду: блаженство.

И, секунду спустя, почувствовал за спиной чье-то присутствие.

— В чем дело? — громко спросил, резко обернувшись. — Кто там?

Ответа не последовало.

Снова сердце готово было выскочить из груди. Томаш бросился к выключателю и, наконец, зажег свет в туалете. Там не было никого.

Историк глубоко вздохнул.

— Черт возьми, что же происходит?! — прошептал, испытывая одновременно и раздражение, и облегчение. — Детство возвращается, не иначе. Нервишки на этом деле совсем расшалились!.. — Он потряс головой, сбрасывая напряжение.

Зайдя в комнату, он решил быстро выбрать, в чем пойдет на ужин. Открыл решительно шкаф. Внутри было темновато, но разобрать, что висит на вешалке, было несложно. Из трех предметов Томаш выбрал темно-синий блейзер.

Хотелось произвести впечатление на Валентину, и этот пиджачок должен подчеркнуть его средиземноморский шарм. А если добавить к нему еще и темно-зеленый галстук? Барышня не сможет устоять однозначно. Понятно, что пора завязывать с жесткой критикой Нового Завета. Для правоверной католички, как она, это — достаточно суровое испытание. Но, с другой стороны, что он должен был делать? Лгать? Золотить пилюли? Дипломатом ему быть никогда не хотелось, и он всегда полагал, что правду лучше всего воспринимать, как и женщину, — голой. И, чем не обработанней она, тем лучше.

Он снял пиджак с вешалки, вытащил галстук. Оставалось выбрать рубашку. Приглянулась белая шелковая, но оказалась без пуговиц на рукавах. Положив бережно одежки на спинку кресла, Томаш пошел к тумбочке у изголовья, куда он вроде бы выкладывал коробочку с запонками, подаренными еще на Рождество синьором Каштру, давним приятелем семьи, владельцем магазинчика на проспекте Свободы в Лиссабоне. Открывая ящик, он заметил странный листок под ночником с другой стороны кровати.

— Это что еще такое?

Португалец не помнил, чтобы он оставлял там какие-то бумаги. Горничная, что ли, записку написала? Или пришло сообщение для него, пока он отсутствовал? Такое случается. Он потянулся к листку, чтобы прочитать, и обомлел.

— «Veritatem dies aperit?» — механически произнес он. — Что за чертовщина?

Повертел листок, пытаясь понять, что бы это значило.