Весь остаток этого беззаботного дня он провел на фоне той же картины – так, по крайней мере, ему казалось, и, более чем когда-либо, находился под ее чарами, когда предвечерний час – так около шести – застал его дружески беседующим с дородной женщиной в белом чепце, с басовитым голосом, стоящей у дверей auberge самой большой в округе деревни – деревни, открывшейся его взору скоплением белого и синего, оправленного в медяную зелень, с рекой, текущей не то вверху, не то внизу – где именно, невозможно было определить, но несомненно где-то за окружавшим харчевню садом. Многое произошло с нашим другом за этот благодатный день: стряхнув с себя сонливость, он побродил у подножия холма; пришел в восторг – почти в экстаз – от еще одной старинной островерхой церквушки, аспидно-серой снаружи и наново выбеленной и убранной бумажными цветами внутри; заблудился и вновь вышел на дорогу; побеседовал с местными селянами, которые, ему на удивление, оказались людьми куда более сведущими, чем он ожидал; заговорил, преодолев страх, вполне бегло по-французски, опорожнил bock жидковатого пива, светлого, парижского, в café ближайшей, но не самой большой деревни, и все это, не выходя за пределы продолговатой золоченой рамы. Рама сама раздавалась и вширь и вдаль настолько, насколько было угодно его душе – правда, ему просто везло. Наконец он вернулся на равнину, поближе к станциям и поездам и, направившись в сторону того места, откуда начал прогулку, очутился таким образом перед хозяйкой «Cheval Blanc», которая встретила его с говорливым радушием, звучавшим словно постукивание сабо по булыжной мостовой, и нашла с ним общий язык на почве côtelette de veau à l'oseille и последующих хлопот по его отбытию. Он отмерил добрый десяток миль, но не чувствовал усталости, лишь удовольствие, и, хотя весь день провел в одиночестве, ни разу даже не вспомнил об остальных, так погружен он был в свои переживания, в свою драму. Ее, эту драму, можно было считать уже миновавшей, достигшей апогея, и все же она, лишь представился случай, снова заявила о себе. И стоило ему наконец преодолеть ее, как она тут же напомнила о себе, и он чувствовал, что, как ни странно, все продолжается.

Потому что весь день он был во власти пленительной картины – картины, которая более, чем что-либо иное, служила сценой и подмостками, на которых даже шелест ив и оттенки неба были насыщены воздухом его драмы. Драма эта, ее персонажи – что только сейчас открылось ему – заполняли все пространство вокруг него, особенно удачным казалось, что они появились именно здесь, в предоставленной им обстановке, с какой-то неизбежностью. Словно эта обстановка делала их появление не только неизбежным, но чуть ли не естественным и неотъемлемым, а потому тут, по крайней мере, было легче и приятнее с ними ладить. Ни в одном другом месте Стрезер не чувствовал такого разительного контраста с обстановкой Вулета, как ощутил сейчас, заканчивая, к обоюдному их удовольствию, переговоры с хозяйкой «Cheval Blanc».