— Позвольте мне переночевать еще раз и завтра утром попрощаться с вами.

— Приходи. Я буду рад. В дорогу лучше всего уходить перед рассветом.

Освальд поклонился и пошел к себе.

Я понял, что тянуть дольше нельзя, и сказал ему:

— Постой. Скажи Ульриху, чтобы он сейчас тоже зашел ко мне.

Освальд еще раз поклонился.

* * *

Я не знал, с чего начинать с ним разговор и даже куда девать глаза, будто это я — Ганс фон Шильтбергер, а не преподобный Августин — отправлял мальчика в трудную и опасную дорогу.

— Ты, говорят, собираешься пойти домой? — спросил я Грайфа.

— Да, господин маршал.

— Жаль, Ульрих, но этого не случится.

— Почему?

— Потому что прошлой осенью, ну, когда происходили все наши несчастья, преподобный велел передать тебе, что инквизиция смягчает наказание и заменяет крестовый поход паломничеством в Святую Землю.

Я опустил глаза, невольно вздохнув, стыдясь своего малодушия и чертовски жалея парня.

— Это правда? — спросил Грайф с какой-то сдержанной радостью.

— С такими делами не шутят.

Ульрих вскочил. Разрази меня гром — в его глазах я увидел неподдельный восторг.

— Ты рад этому, Ульрих?

— Рад? Я просто счастлив!

Я почувствовал, что помимо моей воли глаза мои расширяются, а рот сам по себе открывается.

— Освальд не хотел брать меня с собой! — воскликнул мальчик. — Он настоял на том, чтобы я отправлялся домой! А теперь мы пойдем вместе!

«Боже милостивый! — подумал я. — Что же это творится? Чему я могу учить кого-нибудь, если на каждом шагу поражаюсь неожиданностям, противоречащим не только простому здравому смыслу, но и Божественному разуму?»

А мальчику я сказал:

— Ну вот, видишь, как все, в общем-то, неплохо обернулось. Впору хоть пиши преподобному благодарственное послание.

Ульрих опустил мою сентенцию мимо ушей — он еще не привык к новости, которую я ему сообщил.

Не совсем владея собой, он спросил меня со сдержанной укоризной:

— Почему же вы не сказали мне об этом раньше, господин маршал?

И я ответил вопреки правде, вопреки здравому смыслу и Божественному разуму:

— Я люблю приберегать подарки и приятные сообщения ко дню расставания. Тогда воспоминания оказываются счастливыми и радостными на всю оставшуюся жизнь.

* * *

Еще не кричали петухи и солнце было далеко-далеко от Фобурга и молочницы еще спали, когда в дверь ко мне тихонечко постучали.

Я отложил в сторону перо и разрешил войти в комнату. На мальчиках были дорожные плащи, за спиной — котомки, они держали посох, на их головах красовались широкополые шляпы пилигримов, на тульях которых были нашиты большие белые кресты. Я встал, пристегнул к поясу кинжал, накинул на плечи плащ и надел шляпу. Мы молча спустились вниз. За дверью, выходящей во двор, нас ожидал Тиль. Он низко мне поклонился и попросил позволения проводить Освальда и Ульриха.

В воротах мальчики остановились, посмотрели на вымощенный булыжником двор замка, на его постройки и дольше всего задержали взор на часовне Иоанна Крестителя.

— Господин маршал, — с печальной почтительностью проговорил Освальд, — можно, мы зайдем на могилу Армена? Нам хочется проститься и с ним.

Вчетвером мы дошли до деревенского кладбища, за оградой которого — далеко в стороне — еле возвышался едва приметный, поросший первой травой холмик. Мы сняли шляпы, молча постояли, недружно, вразнобой поклонились и, не проронив ни слова, пошли к дороге, ведущей на юг.