|
А слабый сильного не усиливает. К тому же кочев-ники не были христианами! Конечно же, многие из них крестились, оказавшись в Византийской империи, но по духу своему они еще долгое время должны были оставаться кочевниками тюркской духовной закваски. А у тюрков религиозное настроение не совпадало с христианским — тому свидетельница ее величество История. Пропустив на свою территорию слабых печенегов, византийские императоры приобрели лишние хлопоты, а европейские повелители — лишнюю головную боль: быстро дряхлеющие монархи Константинополя словно бы забыли о вторых крупных воротах своей державы и Юга Европы — о Дунае.
1095 год Противостояние императора Генриха IV и папы Римского достигло кульминационного момента. На соборе в Пьяченце Генриха предали анафеме. На этом же соборе послы от Византийского императора Алексея Комнина должны были поведать собравшимся двустам епископам и архиепископам, четырем тысячам служителям церкви и тридцати тысячам представителям европейской знати о плачевном состоянии Святых для любого христианина Мест: об этом хотел услышать папа Урбан II, блистательный оратор, об этом говорил, вернувшись из Иерусалима, отшельник из Пикардии Петр Пустынник. Потрясенный увиденным, он прибыл в Италию, сел на мула и стал объезжать на этом тихоходом создании города и села. Его страстное слово болью отозвалось в сердцах верующих. Его слово очень понравилось Урбану II, именно поэтому папа Римский созвал собор в Пьяченце и попросил послов императора Византии с высокой кафедры поведать о плачевном положении дел в Иерусалиме, а заодно и призвать христиан освободить Святую Землю от мусульман. Ни того ни другого послы Алексея не сделали. И решение принято не было.
1095 год Состоялся Клермонтский собор в Оверни. Десятым вопросом на нем был вопрос о Святой Земле. На большой Клермонтской площади народу собралось очень много. Папа Римский Урбан II восседал на высоком престоле, молча взирая на гулкую массу самых разных людей. Первым заговорил Петр Пустынник, один из величайших трагиков истории. Его нерезкий, глубокий голос, вибрируя влажными нотками, дрожал; его облаченная в грубую одежду смиренная фигура напоминала истинным христианам о долге; его пронизанные горькой жалостью слова сжимали сердца жалостливых, и от них волна неизживного сострадания расходилась по площади от сердца к сердцу. Слез еще не было. Они настаивались в душах собравшихся на Клермонтской площади; они расслабляли разум даже самый строгий; они готовили людей к внутреннему подвигу, к величайшему делу, к ответственному решению. Вторым говорил папа Римский. Это был оратор не плаксивого склада, но в данный миг ему очень помогла речь Петра Пустынника. Она подготовила людей, разнежила, расслабила их души. Урбан II говорил спокойно, без резких модуляций в голосе. После первых же его слов послышались рыдания, быстро раскачавшие огромную массу собравшихся на площади людей. «В позорном порабощении находятся Святые Места, наследие Христово», — сказал Урбан II под нараставшую дрожь людских душ. «Христианской Европе угрожают варвары», — рыдала уже вся площадь. «Надо послужить Богу Живому». Надо. Надо. Надо. Отозвалась каждая добрая душа. «Мужайтесь, воины, вы завоюете Царство Небесное». Завоюем его! «Все земные блага и богатства Азии лежат перед вами». Мы их возьмем себе — было написано в глазах людей, и вдруг многоязычный глас потряс воздух: — Бог того хочет! Бог того хочет!
1095 год Девятьсот лет минуло с тех пор. И каждый год порождал все новых и новых людей — осмыслителей и интерпретаторов, хвалителей и хулителей самого папы Римского Урбана II и Петра Пустынника, и Рыцарей, и Рыцарства. Этот бесконечный процесс так же объективен, как объективны крестовые походы — и посему нет никакой необходимости оправдываться за очередную попытку. |
