— Ну что ж, господа, может быть, когда-нибудь вы станете думать так же, как я теперь. Только к моей правде приходят не через спор, а через десятки лет неволи, тысячи лье каменистых дорог, через бои и муки. Через раздумья и сомнения. Приходят за большую и дорогую плату. Если, вообще, приходят. А теперь прощайте.

— Мы пойдем, господин маршал, — сказал Освальд. — Спасибо вам за все.

Я вышел с ними во двор, подождал пока они взяли свои шляпы, плащи и котомки и так же гуськом двинулись к воротам. Освальд шел первым, игриво выбрасывая вперед высокий черный посох. Если бы Освальд не играл им, я, возможно, и не обратил бы на посох никакого внимания. Но однажды на него глянув, я понял, что в руке у мальчика весьма любопытная вещь. Посох несомненно был сделан из эбенового дерева. Об африканском происхождении посоха говорил и набалдашник из желтой слоновой кости и многое Другое.

У развилки дороги мы остановились и стояли в неловком молчании, не находя нужных слов. Наконец я спросил:

— Откуда у тебя этот посох, Освальд?

— О, это старая вещица. Посох подарил моей бабке ее жених — Освальд фон Волькенштейн после того, как вернулся из Святой Земли.

Я невольно протянул руку и зачем-то провел ладонью по холодной и гладкой поверхности набалдашника.

«Интересно, знает ли внук Сабины эту историю с паломничеством Волькенштейна в Святую Землю? — подумал я. — В свое время об этом знала вся Бавария. Сабина отправила Волькенштейна в Иерусалим, а когда он вернулся — она уже вышла замуж».

Я подумал и решил ничего не говорить Освальду об этой давней истории. Прежде чем поклониться мне, они заговорщически переглянулись и что-то откровенно детское мелькнуло в глазах у каждого из них. Затем они все враз сдвинули шляпы на затылки, взялись за руки и запели — громко, дружно, с веселым задором:

И они пошли на юг, к Дунаю, твердо ступая, упрямые крестоносцы. А я, глядя им вслед, вдруг подумал: «И все-таки, может быть хорошо, что и у меня была Святая Земля. У каждого она должна быть, Святая Земля, по крайней мере в молодости. И свой, еще не освобожденный, Иерусалим».

Глава II

Притча о храбром «Мышонке»

Мальчики ушли, а я остался. Однако, когда я уже лег в постель и собрался спать, то понял и почувствовал, что они здесь, в Фобурге, а меня здесь нет — я иду к Дунаю, опоясанный мечом крестоносца. Выходило, что они — здесь, а я — там, на пути в Святую Землю. Вот что делают с нами воображение и память, особенно, когда за окном тишина и тьма, а в сердце беспокойство и бессонная совесть.

«Почему они пошли в поход? Почему — именно они? Тоже начитались романов, или были младшими сыновьями в своих семьях? И почему другие мальчики — их сверстники, читают те же романы, и тоже по праву, а вернее по бесправию младших в доме, не ждут по наследству никаких богатств и никаких должностей, а все же сидят в родных фольварках и замках, спят на теплых перинах, едят и пьют вволю, и совсем не помышляют о пустынях Палестины и славе крестоносцев? Почему?»

Я пытался ответить самому себе и так и этак, но ответа, который удовлетворил бы меня, так и не нашел.

Уснул я поздно, спал плохо, и утром — едва рассвело, поплелся в поварню, спросить о том же самом у своих людей. Конечно, я не ждал, что они смогут ответить на вопрос, на который не смог ответить сам. Однако мне было любопытно, что они думают по поводу того, из-за чего одинаковые в общем-то люди выбирают совершенно разные пути.