После их ухода в шатре стало тихо, а еще через четверть часа из шатра вышли король Зигмунд и командиры всех других отрядов.

Король казался озабоченным и обескураженным. Окружавшие его военачальники, не остыв от недавней перепалки, оживленно разговаривали. Мы бросились им навстречу — каждый к своему господину.

Леонгард фон Рихартингер был печален и зол. Не видя рядом никого, кому бы поведать обо всем происшедшем, он начал рассказывать это мне.

— Они напоминали двух бойцовых петухов перед дракой. Галльский петух — Жан Бургундский и волошский петух — воевода Мирча, — сказал Рихартингер раздраженно. — И эти кретины затеяли распрю накануне решительного сражения. Право же, они не могли найти для этого худшего времени. «Я не для того вел три тысячи моих храбрых бургундцев, чтобы смотреть, как кто-то другой начнет битву», — явно передразнивая графа Неверского, тонким голосом, коверкая язык, проговорил Рихартингер.

Я и не подозревал, что он может так искусно подражать голосу и манере разговора другого человека.

— «Но волохи живут рядом с турками, и они лучше любого из нас знают их манеру сражаться», — совсем по-другому произнес мой господин, и я по голосу, по тому, как робко и просительно было это сказано, без труда угадал короля Зигмунда.

Рихартингер вновь упрямо наклонил голову и визгливо прокричал:

— «Я истратил за свой переход столько денег, что если не я, а кто угодно другой первым ворвется в лагерь Баязида, то моим бургундцам не на что будет возвращаться домой!»

И снова переходя на просительный тон, фон Рихартингер почти прошептал:

— «Я умоляю Вашу светлость не делать этого».

Послушал он его. Черта с два! — произнес мой господин своим собственным голосом. — Выскочил как ошпаренный. А наш рохля только и пробормотал (тут Рихартингер снова передразнил короля): «Он погибнет, несчастный. И кто это придумал назвать его «Бесстрашным»? Я бы назвал его «Безрассудным».

А ведь многие вельможи и рыцари души не чают в короле. Он весьма хорош собой, прочитал в свои двадцать шесть лет столько книг, что ему позавидует любой кардинал, умеет сорить деньгами и на эти подачки покупает расположение легкомысленных юнцов и промотавшихся кутил и игроков. Немногие знают, какой он трус, как непостоянен в своих привязанностях, а часто и просто коварен.

— Я слышал, что король очень сильный турнирный боец и не раз одерживал победы над многими рыцарями, — робко заступился я.

— Он ловко подстраивает все это, заранее подкупая своих соперников, — вздохнув, ответил Рихартингер.

Затем он замолчал и вдруг остановил коня. Остановил коня и я.

— Погляди-ка, сынок, — сказал он мне и повел рукою перед собой, как бы описывая широкую дугу.

Я взглядом последовал за его жестом.

Прямо напротив нас на расстоянии в две трети немецкой мили раскинулся турецкий лагерь. Точнее — десять отдельных военных лагерей по тысяче воинов в каждом, как мы узнали потом. Наш лагерь не казался меньше, потому что турки находились на почтительном расстоянии, а наши шатры, повозки, кони и люди были совсем рядом, и оттого семитысячное войско христиан представлялось столь же многолюдным, что и десятитысячное войско османов. Турки стояли на холмах, преграждая нам путь на юг. На севере за нашей спиной был Дунай.

Я увидел, как в двух ближних к нам лагерях турок началось суматошное беспорядочное движение, и понял, что где-то у нас происходит то же самое.