Роль добродушного и снисходительного «папы», главы консульского учреждения, давалась ему легко и без лишних угрызений совести. Ежемесячно подписывая табеля на выплату жалования служащим, он без особых усилий видел практически в каждом из них лёгкие, ненахальные хитрости, дописки, а то и откровенные приписки. Лукавым припискам в пределах разумного он порой дивился, и делал пометки в особой тетрадочке, но служебного хода этим записям не давал — зачем, ежели казною подобные выплаты и расходы предусмотрены? Почему бы им и не иметь места в житейском быту?

Спрашивается — а зачем тогда по каждому пустяку служебные проверки учинять, время и казённую бумагу переводить? Спроси кто у Спиридона Ивановича об этом, он бы, наверное, объяснился так: что до пометок — так ведь жизнь длинная. И судьбы людские непредсказуемы. Сегодня полтора рубля человек припишет, а завтра, уверовав в начальническую слепоту — и на полсотни рот раззявит. Правда, этаких алчных мздоимцев генконсулу за время его службы не попадалось — видимо, сказывался всё-таки строжайший кадровый отбор при заполнении служебных вакансий в заграничных учреждениях. Да и место этакое терять, разумеется, не хотелось никому.

Да что там финансовый пригляд!

Актёром приходилось быть практически во всех своих служебных ипостасях. Взять, к примеру, тот же итальянский период дипломатической стези Спиридона Ивановича. Казалось бы — повезло! Тихая такая (в смысле международных скандалов пока, тьфу-тьфу) страна, практическое отсутствие здесь вездесущих, разбежавшихся из России по всей Европе доморощенных отечественных революционеров и бомбистов. Не сравнишь с той же Францией, ставшей европейским гнездовьем русского вольнодумства и антиправительственной деятельности.

Да и сами итальянцы — ну, легкомысленный с виду народ! Бесхитростный, лёгкий — а поди-ка! Про то, что Россия не сразу, а только через год после объединения Италии в единое королевство эту державу признало, только ленивый здесь, как оказалось, не помнит! И при итальянском монаршем дворе частенько россиянам сей грех припоминают, и министерские чиновники ядовито щурятся всякий раз, как с законною просьбою посланник либо консул обратятся. Англичанам да германцам — тем сразу: prego! А как до России — непременно палец многозначительно поднимет, скажет: unna faccia, unna razza. Нет, чтобы другую свою поговорку вспомнить, как её… Franza o Spagna, purché se magna.

Вот и приходится актёрствовать, балансируя, всей мимикой, паузами в разговоре подчёркивать: милый, bello mio, да нешто это я такой толстокожий? Служба обязывает, знаете ли! Государь мой повелел повременить, вот я и того… А лично я Италию всегда обожал! Обожал и преклонялся! Боже упаси — не вслух всё это, конечно! Мимика, жесты… Чтобы не оказаться для своих fessi, а для итальяшек furbo. И ведь, скажи-ка на милость, не только одни высокие министерские чины про российское промедление помнят и поминают — дурень Серджио, слуга, и тот консулу как-то попенял этим. Вот и скажи после этого, что arrangiarsi дуракам недоступно!

— Так что там с японцем нашим? — повторил свой вопрос консул.

— Да ничего пока! — развёл руками письмоводитель. — Я к тому клоню, что замыслы этого азията нам доселе не ведомы. А что до японского же клипера, который, по сообщению нашего консула в Японии, вполне очевидно за своим же посланником гонится, тут и вовсе ничего угадать заранее невозможно, Спиридон Иваныч! Вот, извольте поглядеть сами депеши: в Коломбо клипер зашёл через неделю после выхода оттуда «Сирены» с посланником. В Порт-Саиде клипер уже всего на сутки с коммерческим судном разминулся.