— Будет сделано. А у тебя что, голова болит?

— Болит проклятая. Мигрень.

— У меня тройчатка есть. Принести?

— Не надо. Перетерплю.

Прихлебывая кофе, Певунов нехотя пробежал глазами жалобу на директора универсама Желтакова.«…Мы, нижеподписавшиеся, находясь в приемной Желтакова, случайно стали свидетелями его разговора по селектору с товароведом Зайцевой. Зайцева спросила директора, что делать с остатками «одесской“ колбасы, которая начала протухать. Желтаков спросил, сколько колбасы осталось, на что Зайцева ответила ему — около двухсот килограммов. Тогда Желтаков распорядился, чтобы колбасу выкинули на прилавок… Мы купили триста граммов этой колбасы и увидели, что она совсем гнилая и может вызвать тяжелое отравление…»

Под жалобой три разборчивые подписи и адреса. «Женщины, женщины, — подумал Певунов. — Не догадались в прокуратуру отправить. Вот было бы хорошенькое дельце».

Вскоре в кабинет вошел Герасим Эдуардович Желтаков, высокий, элегантно одетый мужчина лет тридцати пяти. Вид у него был обиженный.

— Садись, — пригласил его Сергей Иванович. — Давненько не виделись.

— Не по моей вине, — Желтаков уютно расположился в кресле, достал пачку «Мальборо», протянул сигареты Певунову.

— Не отравленные? — спросил Сергей Иванович с испугом.

— Шутите? А мне не до шуток.

— Знаешь, зачем тебя вызвал?

— Догадываюсь. Сумасшедшие бабы телегу накатали.

Певунов разглядывал его с любопытством. Этот молодой человек был из другого поколения, сытого поколения. Образованный, с внушительными манерами, умеющий постоять за себя. По внешности — научный работник среднего звена. Не то что их старая красномордая торговая гвардия, умеющая либо лезть на рожон, либо, в случае явной опасности, ускользать ящерицей меж камней. Ценный кадр, перспективный. И смотри ты, как по–глупому влип! По селектору слишком громко орал.

— Сколько лет директорствуешь, Желтаков?

— Пятый год.

— А гнилой колбасой давно торгуешь?

Желтаков гневно дернулся, на щеках его проступили два симметричных красных пятна.

— Я попрошу не разговаривать со мной в таком тоне.

— Почему?

— Я вам не нашкодивший мальчишка.

Певунов изобразил изумление.

— Тогда простите великодушно… действительно, хм! А скажите, уважаемый Герасим Эдуардович, сколько всего поступило в магазин «одесской» колбасы?

— Полтонны.

— Так. И куда делись триста килограммов? Ведь протухло только двести.

— Триста килограммов продали раньше, — Желтаков не смутился, но красные пятна на его щеках превратились в багровый румянец.

— Это неправда, — мягко заметил Певунов. — Изволили вы соврать, драгоценный Герасим Эдуардович. Я скажу вам, как было дело. Триста килограммов вы распродали своим знакомым и всяким нужным людям с черного, так сказать, хода. А оставшуюся колбасу придерживали на всякий случай. Не тушуйтесь, так многие делают. Явление дефицита диктует и правила его распределения. Верно?

Желтаков молчал, затягивался дымом. Глаза его сумрачно блестели. Певунов вспомнил, что года полтора назад на Желтакова уже поступала жалоба, в которой говорилось о сановном хамстве директора.

— Жалко мне вас, голубчик, — сказал Сергей Иванович. — Такие перспективы перед вами открывались, такую карьеру могли сделать с вашим–то образованием, с вашей мертвой хваткой.