|
-- Вы, сударь, с вами Гудович, Голицын, Мекноб и Рибас, все,-- продолжал Суворов, не выпуская из перепачканной, худой и красной своей руки полных белых пальцев Кутузова,-- все части отныне становятся под мою верховную команду.-- Кутузов, моргнув зрячим глазом, почтительно приставил ко лбу пальцы свободной руки.-- А потому, батюшка, ординарцев сюда, штабных, вестовых, трубача! Снимать лагерь. Да-с... Мешкать нечего... Приятно будет неверным, фуй, вот как приятно-с! -- как пилюля полынная... Нынче ж к вечеру на прежние позиции к Измаилу; а завтра... помилуй Бог!.. увидим, как поступить. Кутузов оглянулся на адъютанта. Суворов придержал его за руку. -- Повелено,-- произнес он,-- взойдя тут, сызнова ложироваться во что ни стало... а потом... Ну да увидим, батюшка... увидим, сударики мои... А впрочем, вот тебе, Михайло Ларионыч, и на бумаге... Тут Александр Васильич отстегнул лацкан кафтана, вынул отсыревший порыжелый пакет, вручил его Кутузову, и оба они, давая друг другу дорогу, с аттенцией и молча, вошли в палатку. "Суворов, Суворов!" -- понеслась радостная весть по лагерю. Все ожило, задвигалось. "Какой приказ? Наступление? Голубчики вы мои, дождались-таки праздника!" Одна мысль, что Суворов в авангарде, переродила общее настроение. Все рвалось вперед. "А эти сербины, босняки, болгарчики -- сущие хохлы, наш брат,-- толковали ликующие солдаты, недавно еще ругавшие за разные прижимки одноплеменников.-- Как есть свои, и крестятся по-нашему, и все... И отчего матушка царица их не заберет совсем у турка?" Как нарочно, переменилась и погода. Тучи подобрались, стали расходиться. Выглянула полоса чистого синего неба. Начало подмораживать. Лагерь копошился, снимая палатки, вьюча и запрягая фуры. В полдень Суворов вышел из ставки Кутузова тоже выбритый, в синей шерстяной фуфайке и в чистом белом колпаке. -- Не видать что-то моих соколов,-- сказал он, щурясь против солнца,-- уж и ждала ж, ждала свово друга молода... -- Не это ли, ваше сиятельство? -- осмелился я указать на ручей. От моста на луг повзводно въезжал конный отряд. За кавалеристами тянулись, блестя штыками и бляхами шляп, шеренги фанагорийского, везде следовавшего за любимым вождем, егерского полка. -- Спасибо! Вторая послуга... Быть тебе в моих ординарцах,-- сказал, взглянув на Кутузова и быстро на одной ноге обратясь ко мне, Суворов,-- дай им знать, что, мол, дядюшка тут; щи, каша готовы. Тащи их к котлам... Понял? Штык, внезапность, быстрота... вот наши вожди -- не отставай и ты. Я поспешил навстречу подходившему отряду. Но как забилось мое сердце, когда я узнал, что в тот же день меня причислили к штабу Суворова. Я расположился при главной походной квартире и, пока жив, не забуду того, что я тут испытал и чему сделался очевидным и глубоко тронутым свидетелем. Ранней утренней зарей третьего декабря бывший отряд Гудовича, обратясь вспять, как снег на голову, вновь появился перед твердынями Измаила. Колебаний, безнадежности не было и следа. Малодушные порицатели смолкли. Дух героя зажег бодростью и рвением робкие, упавшие сердца. В войске так объясняли это событие: на донесение Гудовича о крайней невозможности взять Измаил Потемкин от 25 ноября из Бендер прислал ответ: "Вижу пространственные ваши толкования, а не вижу вреда неприятелю",-- и тогда же послал в Галац приказ Суворову: "Вести штурмование и, буде окажется можно, взять Измаил". |
