|
Видя его раздражение, я сердился на свою неловкость, на свою особость, я старался исчезнуть. Каждая отлучка уводила меня все дальше, я исследовал неведомые берега, окунался в новые речки. В тот день я наблюдал за цаплями, за их пиршеством в зарослях тростника – то был знак, что там в изобилии форели или щуки. Пока я крался пригнувшись по илистому берегу, я услышал пение, а вскоре увидел чудесную сцену: Елена стирала белье. Ее голос, чистый и ясный, как вода, поднимался из тростников и улетал в небо. Я спрятался и затаил дыхание. Меня пленял тембр ее голоса, полного, сочного, чистого, пленяли ее черты. Кровь бросилась мне в лицо, когда я увидел движения ее рук, ее прекрасных белых рук и прекрасных полных плеч. Я невольно вздохнул. Она подняла голову. Я встал во весь рост, а она, вместо того чтоб закричать от страха при виде великана, явившегося из вод, улыбнулась. Широкой улыбкой. Розовыми губами и дивными белыми зубами. Слова были излишни. Мы полюбили друг друга с первого взгляда.
Он понизил голос, будто опасаясь, что за ним следят. – Мы стали встречаться на берегу и вскоре уже не могли без этих встреч обходиться. В то время готовилась женитьба Панноама, не моя. Каддур выбрал ему Изу, дочь Мардора, вождя соседней деревни. Панноама устраивала его суженая, девица миловидная, чистенькая, немного холодная, из богатой семьи, управлявшей деревней в двадцать домов, и с хорошим приданым. Панноам говорил мне о ней со спокойным удовлетворением, без горячности, уже вжившись в преимущества выгодного брака. Ну а я опасался нарушить обычаи, выбирая себе невесту. Я решил схитрить и воспользоваться праздником огней, которым отмечали самые длинные дни в году; тогда Озерные жители собирались на Лошадиной равнине, где давным-давно разыгралась Илодейская битва. Тут можно было и напиться допьяна, и наплясаться, и погулять вволю, и назвать суженого. Мне удалось представить семейство Елены нашему отцу. Она была дочерью вождя – но вождя совсем крошечной деревушки. В глазах Каддура Елена не была достойной партией для Панноама, его старшего сына и наследника; однако вполне подходила младшему. Народ потешался, глядя на нашу парочку – на меня, великана, и Елену, прелестную дочь Озера; и вот – было то влияние выпитого вина или летней жары – наши отцы тотчас поладили. Наша уловка удалась, и мы во всем признались. И в тот вечер, и позднее Панноам и Елена виделись. Их отношения были добросердечны и вежливы. Когда он говорил с Еленой, я никогда не замечал в его глазах опасного огонька, сигналившего: «Она лучше Изы, она нравится мне больше». Он никогда не давал понять, что выделяет ее среди других женщин. Барак почесал голову. – Вот тут-то я и сделал глупость. И буркнул, тоскливо поглаживая бороду: – Какой дурак! И стукнул себя кулаком в грудь. – Потом-то я понял свою ошибку. – Какую? Он помрачнел. – Мало-помалу я передал свой пыл Панноаму. Я внушил ему свое увлечение, упоение и восторг рассказами о наших встречах, заставлявших сердце учащенно биться, болтовней о блаженстве наших поцелуев, неге наших ласк – пусть мы еще не спали вместе, – внушил ему и свои сны, расцвеченные образом Елены, и свои пробуждения с ее именем на устах. И тогда Панноам спутал. – Что спутал? – Мою любовь стал считать своей. Он не испытывал к Изе сильных чувств и решил, что виновата в том Иза, а не он. Решил, что Иза не может внушить любовь, а Елена может. Он захотел испытывать те же чувства, что и я, и украл у меня Елену. Я был потрясен. Елена… Нура… Ведь двадцать пять лет спустя отец проделал тот же трюк. Теперь мне был понятен гневный возглас Барака во время моих признаний: «Опять взялся за старое!» Облапошить своего брата… Обобрать сына… Панноам не смотрел на женщину – он отслеживал взгляд мужчины на женщину. |
