Лицо его источало великодушие. Что могло быть невыносимей этого великодушия? Можно было подумать, что он любил меня, тогда как на самом деле он любил меня любить. Точнее: он любил себя, любящего меня.

Я оглянулся. Мама, Нура и Тибор, довольные тем, как встретил меня отец, подавали мне знаки, чтобы я, не теряя времени, прояснил ситуацию. Я решился произнести заготовленную фразу:

– Отец, я пришел занять свое место.

И добавил, склонив голову:

– Если ты не против.

Панноам взъерошил мне волосы:

– Добро пожаловать, сын мой!

Я сразу взял быка за рога:

– Кто такой этот Робюр?

Отец так и вскинулся. Он энергично стукнул себя в грудь, схватил свой меч и предложил пощупать его остро заточенное лезвие.

– Человек, которого я сегодня убью.

Он горделиво заходил по дому, бодро и самоуверенно, будто позабыв о протезе; его шаги и жесты становились все шире. Он петушился. Он объяснил мне – а заодно и прочей публике, – что этот ублюдок сам нарвался и ему уготована участь, постигшая подобных ему недоносков: ему несдобровать. Отец с упоением вспоминал свои былые бесчисленные триумфы, не сомневаясь, что продолжит их череду.

– Всегда победоносен, Ноам, и ни разу не побежден!

Мог ли я намекнуть ему, что в его положении он из узкого круга непобедимых мигом перекочует в стан покойников? Панноам велеречиво и многословно упивался своей легендой, былыми подвигами и грядущими победами; он вдохновенно играл роль героя, бравадой восполняя недостаток физических сил. Все казалось вымученным. Он и сам чувствовал это, но не мог остановиться.

Меня снова охватила жалость; нежность из нее улетучилась, остался только упрек: горько было слышать, как бахвалится старый вождь, прежде сильный и почитаемый.

Я прервал его:

– К чему так горячиться, отец! Не будем волновать нашего победителя, прежде чем он одержит победу. Потом вместе отпразднуем твой успех.

Он растерянно замолк на полуслове и недоверчиво на меня взглянул, заподозрив неладное.

Но проблеск понимания угас, и он, выпятив грудь, заходил по комнате в поисках подходящего оружия.

Мы вышли. Мама, Нура и Тибор обступили меня.

– Ты должен был вызваться переговорить с Робюром!

– Вместо него? – спросил я.

– Да! И дать ему понять, что ты готов с Робюром сразиться!

– Вместо него? Не обольщайтесь, что его легко убедить! Ведь он считает, что он в прекрасной форме. Мы видели, что он скорее сдохнет, чем отступит. Тем более перед нами. Он больше не живет в этом мире – он живет в прошлом, когда молодой и сильный Панноам был непобедим.

Я стиснул руку Тибора:

– Он должен сам объявить, что я заступаю на его место. Только он и никто другой. И ты мне в этом поможешь.

– Я?

– Найдется у тебя ломкая крушина?

Глаза Тибора удивленно заблестели.

– Я считал тебя своим лучшим учеником, но ученик превзошел учителя.

Он рассмеялся, и я вслед за ним.

Мама и Нура не понимали, чему мы радуемся.

– Можно узнать, что происходит? – обиженно спросила Нура, и ноздри ее затрепетали.

Тибор повернулся к ней и в кои-то веки ее отчитал:

– Я тебе не раз показывал этот кустик, дочка. А ты, как обычно, слушала меня вполуха. Его мелкие ягодки, столь любимые косулями, подхлестывают драчливость, а отвар сушеной коры хорош при запорах.

– И что из этого? – взъерепенилась она, не желая уступать.

– Наш друг Ноам хочет выпить со своим отцом.

– Вот именно! – подтвердил я.

– Чашу крепкого ароматного вина – ведь порошок ломкой крушины, который мы в нее подсыплем, пахнет не слишком приятно.