--  Ну, хорошо  я  все  устроила,  Перегринчик?  --  отвечала Алина. -- Радуешься  ли  ты, дитя мое?  Не  хочешь ли ты  поближе рассмотреть все  эти чудные подарки, не хочешь ли ты пробовать твою новую рыжую лошадку?

     --  Превосходная лошадь,  --  говорил  Перегринус,  со  слезами радости рассматривая  взнузданного  деревянного   конька,  --  превосходная  лошадь, чистокровной арабской  породы,-- И он тут же вскочил на своего благородного, гордого коня; Перегринус вообще был прекрасным наездником, но на этот раз он что-то оплошал,  потому  что  ретивый  Понтифекс  (так  звали коня),  храпя, поднялся на дыбы, и седок поел вверх  ногами. Испуганная до  смерти Алина не успела  броситься к нему на помощь, как Перегринус уже вскочил и схватил  за узду коня, который, брыкнув задними  ногами,  чуть было  не  ускакал.  Снова прыгнул  в  седло Перегринус.  и,  напрягая  всю  свою  силу  и  ловкость  в наездническом искуссстве, сумел так укротить  дикого  жеребца, что тот, весь дрожа  и  храпя,  признал  наконец  в  Перегринусе  своего  господина. Когда Перегринус спешился, Алина отвела в стойло укрощенное животное.

     Бешеная  скачка, наделавшая  немало  шума не  только  комнате, а, может быть,  и  во всем доме,  теперь прекратилась, и Перегринус  уселся  за стол, чтобы спокойно  рассмотреть другие чудесные подарки. С удовольствием уплетал Перегринус  марципановые конфеты, заставлял в то  же  время то ту, то другую марионетку  показывать свое  искусство,  заглядывал  в книжки  с картинками, затем  сделал  смотр  своему  войску, которое  нашел обмундированным  весьма целесообразно,  и решил, что оно совершенно непобедимо  по причине, что ни у одного из  солдат  не  было  желудка, и наконец  перешел к охоте.  С досадой обнаружил  он тут,  что  налицо  имелась только охота на зайцев да на лисиц, охоты  же  на оленей и  на кабанов решительно  недоставало.  А  ведь и охота должна была быть  здесь, и никто не мог  того лучше  знать, чем  Перегринус, который сам ведь все закупил с чрезвычайной заботливостью.

     Необходимо,  однако,  оградить  благосклонного   читателя  от  досадных недоразумений, в которые  он  может впасть, если автор будет без  дальнейших объяснений продолжать свой рассказ, не подумав о том, что если ему-то хорошо известны все  обстоятельства,  связанные с  рождественской елкой, о  которой идет  речь,  то они никак не  известны  любезному читателю,  которому только хочется узнать о том, чего он еще не знает.

     Тот очень ошибется, кто вообразит себе, что Перегринус Тис -- маленький ребенок,  которому добрая его мать какое-нибудь другое  привязанное  к  нему существо женского пола, прозванное романтическим  именем Алина,  приготовило святочные подарки. Вовсе нет!

     Господин  Перегринус  Тис достиг тридцати  шести  лет,  то  есть  можно сказать, лучшего возраста жизни. Шесть лет назад о нем говорили как об очень красивом человеке, теперь же его называли статным мужчиной, и были правы; но и  тогда  и теперь  Перегринуса все-таки порицали за  то, он  слишком в себе замыкается,  что он не знает жизни и, видно,  подвержен какой-то болезненной меланхолии.