– Господин, надеюсь, ты прав, – буркнул Ролла.

– Их еще больше! – воскликнул Финан, заметив новый отряд копейщиков, выступивший из-за руин бурга.

Я отправил сына с шестью воинами предупредить Сестер, что примерно пятьсот вражеских конников направляются вглубь страны.

– Леоф тут ничегошеньки поделать не сможет, – проворчал Финан.

– Хотя бы предупредит близлежащие селения, – возразил я.

Колонна постепенно скрылась из виду. Норманны придерживались береговой тропы, между пастбищами и илистыми отмелями, на которых стаями селились чернозобики, кулики-сороки и кроншнепы. Был отлив. Если бы враги хотели поймать нас в ловушку, то воспользовались бы противоположным гребнем и спрятались за деревьями, чтобы быстро пересечь неглубокую широкую равнину и отрезать нам путь к отступлению.

– Идем дальше, – приказал я.

– Раз он послал пятьсот человек вглубь страны, то сколько у него осталось? – спросил Эгил, когда я присоединился к отряду.

– Может, слишком мало, – хищно процедил его брат Торольф.

Эгил, старший из трех братьев, худощавый, симпатичный и веселый. К битве он подходил как к игре в тавлеи: осторожно, расчетливо, выискивал уязвимые места противника, прежде чем произвести молниеносный, как у змеи, бросок. Торольф, двумя годами его моложе, был истым воплощением воина: огромный, чернобородый, с суровым лицом. Самое большое удовольствие для него – держать секиру на длинном древке. В битву он бросался, как разъяренный бык, полагаясь на свою мощь и боевые навыки. Берг, младший, – тот, которому я спас жизнь, – больше походил на Эгила, но был лишен острого ума старшего брата. Он, вероятно, был самым искусным мечником из троих братьев. Однако все как один были располагающими, надежными и умелыми в битве.

Мы углублялись в Вирхелум. Эгил, Торольф и Берг скакали рядом со мной. Справа от нас лежал широкий Мэрс с облюбованными пернатыми илистыми берегами, а слева богатые пастбища долины уступали место вересковым пустошам, через которые прямо, как стрела, бежала римская дорога. Мы миновали последние разрушенные усадьбы, а впереди показались нетронутые фермы. Это означало, что мы пересекаем незримую границу между саксонской частью полуострова и норманнскими поселениями.

Создавалось впечатление, что в Вирхелуме царит мир. Людей с оружием мы больше не замечали. Местность показалась тихой и спокойной, будто могила. Грачи пролетели к Мэрсу, вдали слева девочка гнала трех коров к огороженной частоколом усадьбе, а разлившаяся вода блестела в широкой мелкой долине. Зимородок пересек реку, затем описал петлю между илистыми берегами. Поток вздулся после недавнего дождя и бежал бурливо и быстро. На дальнем лесистом гребне росли одетые в желтое дубы и огненно-красные буки, листья бессильно висели в неподвижном воздухе.

Странный то был момент. Ощущение такое, будто мир затаил дыхание. Я глядел на этот покой, на пастбище, на зеленые поля, которые всем так хотелось заполучить. Некогда эти земли принадлежали валлийцам. Они видели, как уходили римляне. Затем вторглись саксы, обагрив траву кровью, пролитой мечом и копьем, и валлийские имена исчезли, потому что саксы захватили эти края и дали им свое название. Они нарекли эту страну Вирхелум, это означает «пастбище, где растет болотный мирт». Мне вспомнилось, как Этельстан, тогда совсем еще мальчишка, убил человека у рва, густо заросшего болотным миртом, и как Этельфлэд, дочь Альфреда, попросила меня однажды набрать листьев этого растения, потому что они отгоняют мух. А вот норманнов они отогнать не могли. Северяне явились, преклонив колени и умоляя отдать им неплодородные земли, клялись хранить мир. Оба, и Этельфлэд, и Этельстан, пожаловали им пастбища и усадьбы, поверив их клятвам, а также в то, что со временем они преклонят колени перед пригвожденным Богом.