Сидит она день-деньской и плетёт, и плетёт, и плетёт. Поднимет на минутку голову, скажет что-нибудь тихое, глянет чёрными, как у ласточки, глазами и снова плетёт, плетёт, плетёт...

Но однажды случилось так: в девичью вдруг пожаловала сама барыня Лизавета Перфильевна. А с нею и Неонила Степановна, её любимая прислужница. Между собой дворовые её барской барыней величали: уж больно много она о самой себе понимала.

Лизавета Перфильевна стала обходить девушек, рассматривала, какие кто кружева наплёл.

Неонила Степановна от барыни ни на шаг.

Спрашивает барыня:

— Покажи-ка Дунину работу...

Неонила Степановна засуетилась. Подскочила к Фленушке. Заюлила, заговорила сладким голосом:

— Вот же, голубушка Лизавета Перфильевна! Вот оно, Дуняшкино плетенье! Или не признали? Гляньте, какие узоры вывела... Ну и ну!

Дуне крикнула:

— Подойди ближе, дура! Не скромничай...

А Фленушку оттолкнула к стенке: не путайся, мол, под ногами, твоё дело — сторона.

Вспыхнула тут Настя. Всё в ней словно перевернулось. Сразу поняла: так вот за чью работу Дуняшке похвала и награда!

И, не стерпев, сказала громко:

— А Дуняшке сроду таких не сделать... У нас одна Фленушка такие кружева плетёт.

Сказала Настя и до смерти испугалась. Да как же она посмела при барыне рот открыть!

А барыня, покосившись на дерзкую девчонку, спросила:

— Откуда такая будешь?

— Обушковская она, — за Настю ответила Неонила Степановна. А сама готова была Настю глазами съесть. — Недавно сюда прислана...

— Оно и видно. Говорливая, — сказала барыня и вскоре после того ушла из девичьей.

Ночью в девичьей, лёжа на полу, на постеленной для спанья дерюжке, Фленушка шептала Насте на ухо:

— Настя, Настя, что ты наделала? Глупая ты, неразумная... Кто тебя за язык тянул? Ведь издавна так водится — моя работа за Дунину идёт... Неужто ты не знала?

Настя молчала и думала: почему же так должно быть — видишь неправду, а всё равно не смей говорить?

И хотя в девичьей решили, что теперь Насте несдобровать и бог знает, что будет ей за смелые её слова, на этот раз, однако, дело обошлось...

Настины сказки

На другой же день после приезда из Обушков, как только посадили двух девушек учиться кружевному делу, Анфиска сказала:

— Ох, девоньки! Вы ещё и знать не знаете, какие у нас сказки Настя сказывать умеет. Вы бы попросили её. Насть, а Настенька, не отнекивайся... Расскажи про Еруслана-королевича, а?

А Настю и просить долго не надо. Она сама любит рассказывать.

Так почти с первых дней повелось. Все работают и слушают, а Настя тоже кружево плетёт и говорит, говорит.

Много она знала. Десятки сказок были у неё в голове. Откуда? Да она и сама не могла бы сказать этого. Иные от людей слыхала и запомнила. Другие старая бабка ей шептала на ночь, когда Настя была совсем маленькой. А были и такие, что она сама придумала. Пожалуй, эти, придуманные ею самой, Настя любила больше всего.

Бывало, начнёт:

— В некотором царстве, в далёком государстве жил-был хороший человек. Были у него две дочки. Одна так себе — ни то ни сё. Зато другая — лучше не бывает. И пригожая, и умница-разумница, и добрая душою...

И чего-чего только не нарасскажет Настя. И жар-птица у неё летает, играя радужными перьями. И прекрасная царевна томится в хрустальном дворце на дне синь-моря. И злой разбойник велит снести напрочь голову молодцу, а тот возьми да самого разбойника вниз головой в колодец.

И каждый у неё говорит своим собственным голосом: баба-яга скрипучим, сварливым, а храбрый молодец звонким да молодым. Медведь по-медвежьи рычит, а волк, тот совсем по-другому. Заговорит добрая сестра — слова у неё льются ласковые, певучие.