Лада вышла из комнаты, на прощание погладив меня по голове. А я так и не смог ничего сказать.

    Пора просыпаться, подумал я, сон становится кошмаром.

    Лохматый, именуемый Домовушкой, спрыгнул с кровати и сказал:

    – Пойти, что ли, молочка согреть котейке…

    Я недоумевал. Почему они сегодня игнорируют меня, а говорят о каком-то коте? И где он, этот кот, ставший предметом их заботы?

    Тут я заметил, что на меня смотрит пес, и быстро прикрыл глаза – как-то не по себе мне было от его взгляда.

    – Может такое быть, чтобы он заснул? – спросил пес.

    – Может, – узнал я скрипучий птичий голос. – Трансформация отнимает у реципиента колоссальное количество энергии. Естественной реакцией было бы резкое повышение потребности в пище, но возможно также замедление обмена веществ и как следствие глубокий крепкий сон.

    – Тогда я займусь им завтра, – сказал пес. – Пусть спит.

    Я услышал шелест крыльев и стук прикрываемой двери. Наконец они оставили меня одного.

    Хватит, решил я. Надо валить отсюда, раз не удается проснуться.

    Я соскочил с кровати и почувствовал внезапную слабость, такую, что не удержался на ногах и упал на четвереньки. Встав с большим трудом на ноги, я обнаружил, что предметы в комнате как-то странно увеличились. Взгляд мой упал на мое тело – боги благие! Что это со мной случилось? Почему я стал черным? И лохматым? И…

    Я бросился к зеркалу. В полумраке – свет был потушен, и комната освещалась только луной, очень ярко светившей, – я не сразу разобрал свое отражение. А когда разобрал… Вот когда я заорал по-настоящему.

    Из зеркала на меня смотрел большой, пушистый, черный как сажа кот.

    Превратили!

    Меня – в кота!

    Прочь отсюда, из этого обиталища ведьм! Я уже не думал о том, что сплю, что это все сон, кошмар, что надо проснуться, только одна мысль билась в моей голове – бежать!

    Я метнулся к двери, ударился о нее всем телом – дверь открывалась внутрь, но в тогдашнем моем шоковом состоянии я никак не мог этого сообразить. Я бился в дверь и орал, и, кажется, даже подвывал истерически. Кто-то – добрая душа! – выпустил меня.

    Я пронесся по коридору, сшибив по пути парочку зеркал своим хвостом, осколки посыпались с нежным звоном.

    Кто-то вопил:

    – Не выпускайте, не выпускайте, сбежит!

    И кто-то отвечал – тоже криком:

    – Да выпустите его, а то он здесь все разнесет!

    И опять добрая душа сжалилась надо мной, открыла входную дверь, я вылетел из квартиры, кубарем скатился по лестнице и только посреди двора остановился.

    Холодный ночной воздух несколько отрезвил меня, но способность соображать пока еще ко мне не вернулась. Иначе я не сделал бы того, что сделал, – не отправился бы домой.

    Ужас перед случившимся слегка потеснился в моей душе, уступив место обиде. За что? Что я ей сделал, этой Ладе? Я не приставал к ней никогда, даже ни разу не разговаривал. Я не стучался к ней – она сама меня затащила в дом, сама решила лечить меня; я ее об этом не просил. Мне хотелось плакать.

    Я быстро взбежал по лестнице к себе на пятый этаж – надо вам сказать, что на четырех ногах бегать удобнее, чем на двух.