Арсенька ничего не видел и не слышал. Строительные работы шли полным ходом: Толя, пыхтя, строил дом, Дима пытался воздвигнуть крепость, Лиля сооружала театр, а Володя кончал рыть подземелье.

Мимо прошёл чей-то папа и спросил:

— Ну-ка, строители, что вы здесь построили? Вот это, например, что? — указал он на постройку Арсеньки.

— Гараж! — с гордостью ответил мальчик.

— Ах, какой замечательный гараж! — сказал дядя.

Его слова не остались незамеченными.

— Я тоже строю гараж! — воскликнул Толя.

— И у меня будет гараж! — присоединился Дима.

— И у меня гараж!

— И у меня…

В один миг и жилой дом, и театр, и крепость, и подземелье превратились в глазах строителей в гаражи. Даже притронуться к ним не пришлось. Вот что значит сильно захотеть!

Но радость длилась недолго. Небо над головами ребят вдруг потемнело- и прямо на гаражи шлёпнулась… Ирочка!

Что тут началось, описать невозможно. Ирочка заплакала изо всех сил — больше, конечно, с перепугу, чем от боли: приземление на гаражи оказалось довольно мягким. Арсенька заплакал оттого, что погиб гараж. Лиля заплакала потому, что коляска больно стукнула её по голове. Только Дима с Володей хохотали, стоя над перевёрнутой коляской. Неожиданно засмеялась и сама виновница происшествия.

И тут же все успокоились. Коляску поставили на колёса, Ирочку — на ноги и сразу приступили к восстановлению гаражей. Арсенька, как ответственный за сестру, хотел было сунуть её обратно в коляску, но получил такой отпор, что был вынужден оставить её в покое.

Таким образом Ирочка завоевала себе свободу, которой до того времени не пользовалась.

Единственный человек, имевший право распоряжаться ею, занялся своим делом. Больше некому было кричать ей: «Нельзя! Иди сюда!» Она стала по-настоящему свободной, и ей очень захотелось громко крикнуть. Она напряглась из всех сил, потянула в себя воздух, присела и так крикнула, что если бы это сделал её тридцатилетний дядя (а это значит в тридцать раз сильнее), то оглушил бы весь дом. А крик Ирочки не оглушил никого, кроме неё самой.

Куда же теперь направиться? Интереснее всего, видно, здесь, где Арсенька и другие дети. Все они заняты делом, копаются в песке. Почему бы и ей не покопаться?

Ирочка подошла поближе и запустила руку в песок. А он, как живой, ускользает между пальцами. Любопытно!.. Ирочка стала подбрасывать песок вверх, и он золотым дождём падал на землю. Дух захватило от радости… Ещё, ещё!..

Но тут послышались со всех сторон протесты:

— Ой, глаза засыпала!.. Дом разрушила!.. Иди отсюда! Не мешай! Нельзя!

Арсенька вспомнил, что несёт за Ирочку ответственность, и принял строгие меры: легонько шлёпнул её по ручкам, стряхнул с них песок и, подражая взрослым, прикрикнул на неё:

— Нельзя! Нельзя!

Снова это вечное «нельзя»! Сами играют, а ей почему-то нельзя.

Где же справедливость?

Ирочка, скривив губы, уже готова была заплакать, но в этот момент Лиля принесла котёнка, чтобы поселить его в песчаном дворце. Плач пришлось отложить: кто же станет плакать, когда рядом живой котёнок! Котёнок ни за что не захотел лезть во дворец, и Лиле пришлось оставить его у себя на коленях.

Ирочку неудержимо влекло к котёнку. Протянув руки и лепеча: «Дай, дай!», она двинулась к нему прямо через все постройки. Правой ногой разрушила гараж, левой — театр, потом споткнулась и упала, уничтожив всё остальное.

Крики возмущения оглушили Ирочку. Кто-то толкнул её, кто-то потянул за ногу, а тут ещё песок в рот набился. На этот раз и в самом деле пришлось заплакать.