Деревянкин тоже было рванулся к своему щиту у боковой стены, Яблоков его остановил:

— Деревянкин! — снова позвал он. — Подойди ко мне. Ты для чего сюда ходишь? — с металлом в голосе спросил он, когда Деревянкин подошел и остановился, опустив голову. — Заниматься ходишь или представления показывать? Подними голову! — прикрикнул он. — Умеешь шкодить, умей в глаза смотреть!

Деревянкин поднял голову. Глаза у него были перепуганные, боящиеся.

— А чего я шкодить… — пробормотал он. — Все это делали…

— Ты еще, оказывается, и ябеда! — громко, чтобы слышали другие мальчишки, сказал Яблоков. — Ну-ка дай мяч.

Деревянкин протянул мяч, и Яблоков, удобно обхватив его всеми пятью пальцами, сильным кистевым броском метнул мяч в дальний угол зала. Мяч полетел, гулко ударился о пол, подпрыгнул, пролетел, снова ударился, покатился…

— Иди, — отпустил Деревянкина Яблоков.

Деревянкин, старательно высоко вскидывая колени, побежал за мячом.

Яблоков смотрел ему вслед с отвращением. Вот кто пустой совершенно труд — это Деревянкин. Те, кто к пятому классу вымахивают такими длинными, больше потом не растут. Почти всегда. Девяносто девять случаев из ста. Такими и остаются. И хотя мода на гигантов прошла, метр-то восемьдесят в любом случае надо иметь. А у этого метр шестьдесять пять, на том и точка. К поре, когда начнутся соревнования, к седьмому, к восьмому классу, его перегонят все…

— Подойди сюда, — поманил он Деревянкина рукой, когда тот, вытащивши из-под скамейки мяч, пошел к своему кольцу.

Деревянкин подошел, и Яблоков, взяв у него мяч, снова метнул в угол.

— И-ди! — с презрением сказал он и, не глядя больше на Деревянкина, вытащил из заднего кармана спортивного костюма свисток, засвистел: — Построиться всем!

Прием с мячом был испытанным. Сделать так два-три раза — и парнишечка больше не появится. Да его в раздевалке свои же ребята и затюкают. Кто смешон, тот слаб. Пусть выкатывается. К чертовой матери, от балласта надо избавляться сразу же, не тянуть. Нечего тянуть…

Когда с Афоней выходили на улицу, подле крыльца, задом к стене, парковался на своих «Жигулях» Аверкиев. Низ у машины, особенно у задних крыльев, был неопрятно грязен, некрасиво это выглядело, ну да хорошая машина, она и в грязи что куколка, у Яблокова, пока смотрел, как Аверкиев паркуется, как выбирается наружу, хлопает дверцей, проверяет, надежно ли закрылась, прямо-таки заныло сердце. Черт его… вот ведь одному все, а другому — шиш под нос, и жуй всухомятку. Когда-то они с Аверкиевым начинали вместе играть за команду общества, и он шел даже впереди Аверкиева — и больше мячей, и квартиру получил раньше, — но потом вот сломал ногу, и полетела жизнь вверх тормашками. А Аверкиев играл да играл, стал комсоргом команды, ушел — сделали его вторым тренером… все, все имел в свои тридцать один, что только можно; у него, у Яблокова, и половины того не было.

— Салют, ребята, салют! — сказал Аверкиев, подходя к Яблокову с Афоней. — Отстрелялись уже? Завидую. А мне вот начинать только.

— Ладно, завистник, — сказал Афоня. — Было бы чему завидовать.

— Не скажи, старичок, не скажи, — закачал головой Аверкиев. — Ответственность на мне какая… знаешь, сколько весит?

«Ну, метет языком, ну, метет!» — с невольным восхищением подумалось Яблокову.

— Когда продавать будешь? — спросил он Аверкиева, кивая на машину. — Чего тянешь? Не вздумай, гляди, заначить!

Аверкиеву руководством общества была обещана новая машина, и Яблоков по уговору покупал у него эту.