— У матери-то как? — спросила внука Павла Поликарповна. — Тогда весной не сумел, а после что, поправил могилу?

Внук дернул отрицательно головой:

— Нет. Так все и не добрался.

Павла Поликарповна почувствовала слезы у глаз.

— Свозил бы ты меня к ней. Два года не была. Без помощи мне не добраться.

— Свожу, — пробормотал внук. — Сессию вот спихну, и летом. Хорошо?

— Хорошо, — согласилась Павла Поликарповна. — Давай обязательно только.

Она прожила свою жизнь здесь вот, в этом полудачном поселке, разросшемся из небольшого пригородного сельца; а дочь — в другую сторону от Москвы, двести километров между ними, и недалеко вроде, и далеко. Вот Павел, если у него все пойдет ладно с его Татьяной, если не так, как у дочери с мужем, будет столичным жителем…

Снова было пошла прошлогодняя летняя жизнь — только уже не надо было каждое утро бегать в ясли за молоком и кефиром, — но в первых числах июня Тане настала пора возвращаться на работу, и на подмену ей приехала только что вышедшая на пенсию мать.

Теперь внук с Татьяной стали приезжать только на субботу — воскресенье, а мать ее оказалась человеком тяжелого, дурного нрава; она принялась все переустраивать в хозяйстве по-своему, перевязывать веревки для сушки белья, которые, оказывается, были натянуты в тени, передвигать мебель в комнате, потому что диван, на котором она спала, стоял далеко от окна, с Алевтиной Евграфьевной у них заискрило с первого дня, и через две недели этой совместной жизни Павла Поликарповна застала подругу за укладыванием чемодана.

— Не дури, Алевтина, — сказала она, называя ее полным именем. — Мы с тобой хозяйки, не она, что ты дуришь?

— А не дурю, а не могу больше, все! — сердито, не глядя на нее, ответила Алевтина Евграфьевна. — Ты терпи, тебе куда деться, а мне что!.. Поеду, попробую со своими лето, до осени. Да Морозовы вроде, писали, в Англию уезжают, так буду вообще одна жить в квартире.

Морозовыми она называла свою младшую дочь с мужем, муж ее работал по торговле с заграницей, и они чаще находились за рубежом, чем в Москве.

Другую дочь она тоже называла по фамилии мужа — Лавкиной, — оттого, наверно, что и та, и другая давно ее только раздражали:

— И хапают, и хапают, и ни о чем больше ни единой мысли — только нахапать. Кто научил? Не воспитывала такого. Начнешь указывать, — не лезь, не твое дело! Срамища!..

Ни разу, сколько Алевтина Евграфьевна жила здесь у Павлы Поликарповны, ни одна дочь, ни Морозова, ни Лавкина, не навестили ее. Письма, правда, писали обе они исправно.

— А кто тебе в магазин сходит, одна там будешь? — спросила Павла Поликарповна. — Думаешь ты об этом?

— А! — сказала Алевтина Евграфьевна. — Много мне надо. Булку хлеба да бутылку молока. Кто-то из соседей да найдется добрый.

Она заставила Павлу Поликарповну пойти на шоссе, по которому насквозь через поселок неслись со свистом машины, Павла Поликарповна поймала такси, свезла подругу на станцию, посадила там в электричку и пошла домой.

Забираясь в такси, она прислонила к придорожной березе свой батог, забыла его и сейчас шла без него. Идти до дому со станции было километра полтора, без батога тяжело, и она часто останавливалась, передыхала. Дышалось трудно, со свистом, она боялась приступа, — на случай приступа ничего у нее с собой не было.

Но все обошлось, добралась нормально.

А плохо стало через два дня, в другой дороге, — ходила на кладбище к мужу и возвращалась. Аэрозоль был с собой, и добралась до людей, и так, с дороги, ее и увезли в районную больницу.