Офицеры «гард-мобиль» вдохновляли своих юных солдат громкими словами о героизме и преданности республике.

Из постоянного общения с двумя своими работниками — Дарраком и подмастерьем Кайо — Ленуар почерпнул достаточно материала, чтобы оценить мудрость Временного правительства. Он с очевидностью убедился в том, что Даррак продолжает оставаться непримиримым врагом идей и намерений своих хозяев. А вот семнадцатилетний Кайо — совсем другое дело. Этот пойдет на что угодно, разжигаемый наглыми разглагольствованиями вербовщиков. В тот день, когда мальчишка заявил о своем желании поступить в «гард-мобиль», Ленуар дал ему денег на водку и на мундир.

16 апреля сто тысяч парижских рабочих собрались на Марсовом поле. Под руководством Луи Блана, Бланки и Распайля они должны были переизбрать штаб национальной гвардии.

Временное правительство встретило этот митинг во всеоружии. Мирные выборы были названы попыткой вооруженного покушения на покой буржуазии и средством возвращения в Париж регулярных войск.

Республика иллюзий, родившаяся на баррикадах февраля, умирала. Созыв Национального собрания 4 мая покончил с этой мечтой рабочих. В лице Национального собрания вся имущая Фракция — от парижского банкира до провинциального лавочника, от крупного помещика до захудалого огородника — видела грозного судью, который усмирит парижский пролетариат.

Устами министра Грела́ благонамеренная Франция объявила о желании «вернуть труд в его прежние условия».

Чаша терпения буржуазии была переполнена вторжением рабочих в Национальное собрание 15 мая.

— С этим нужно кончить! — заявило правительство.

И вожди рабочих оказались в тюрьме.

21 июня был нанесен решительный удар, бывший одновременно и решительной провокацией: появился декрет о реорганизации Национальных мастерских.

22 июня рабочие Парижа вышли на улицу со знаменами и оружием в руках. Им ничего иного не оставалось, как снова драться. Победа была мало вероятна, но все же возможна. А без борьбы не оставалось ничего, кроме верной голодной смерти.

Выйдя из дому рано утром, Ленуар не узнал своей тихой Гравилье. Улица кишела, как муравейник. Поперек мостовой вырастала уже знакомая гора из ящиков, бочек и всякой рухляди; звякали ломы, выворачивая камни мостовой.

Ленуару вспомнилось такое же раннее утро 22 февраля — сумрачное, промозглое, сыплющее изморосью на строителей баррикад, и в сумраке того холодного утра — возбужденные, радостные лица рабочих, бодрость, небывалый подъем. А теперь? Ясное июньское небо и мрачные лица рабочих, опухшие от слез веки женщин. Злоба и отчаяние…

Жан сразу понял, что происходит. Разницу эту он отметил со злорадством.

Пройдя несколько шагов, он увидел Даррака. Слесарь торопливо связывал проволокой решетки, выломанные из окон; двое других рабочих укрепляли их в виде парапета поверх баррикады.

Жан подошел к Дарраку:

— Опять?..

Слесарь поднял голову. При виде хозяина глаза его сверкнули злобой. Он криво усмехнулся:

— В последний раз. Чья возьмет.

— Вот как?!

Жан растерянно оглянулся на работающих и вернулся домой. Торопливо отобрав материалы, представляющие ценность, и, стараясь не попадаться на глаза рабочим, он зашагал на левый берег.

Мастерская была заперта. Маринони не оказалось дома. Бианка сидела с заплаканными глазами.

Слезы были столь несвойственны этой девушке, что все предстало вдруг перед Жаном в каком-то новом свете. Теперь и ему пришло в голову: не будет ли то, что готовится в Париже, действительно последней, решительной схваткой?

Жан приуныл. Пропало желание, которое еще несколько минут назад было столь сильным: идти на улицу, принять участие в событиях, показать «им»!

Не благоразумнее ли остаться в квартире компаньона, около Бианки, на страже принесенного с собой будущего богатства? Кто знает, к чему идет дело? Его помощь пригодится и здесь.